Осторожнее с огнем
Шрифт:
— Твердость?
— То же долгое терпение.
— Мужество?
— Есть многое, чего я боюсь.
— Например?
— О, многовато! Долго бы считать было.
— Первое?
— Людской ненависти.
— А терпенье?
— Пособит ли?
— Терпенье и мужество ходят рука об руку с кротостью, которая означает силу.
— Прекрасно вы говорите. Хороший учитель часто может внушить добродетели, которых человек не имеет.
Эта часть
— Хотите быть моим наставником? — спросил Ян тихо.
— C'est selon; прежде я должна знать качества моего ученика.
— Неограниченное повиновение, безусловная вера в учителя и что-то еще больше.
— Что же больше?
— Боюсь сказать.
— О, значит, вы немужественны.
— Я же признался, что боюсь некоторых обстоятельств.
— Но разве что-нибудь страшное?
— Вы догадаетесь.
— Я очень недогадлива.
Разговор этот прервала подкоморная, спросив Юлию, обратила ли она внимание на платье стряпчихи, подобранное под цвет мужниного мундира.
— А между тем стряпчиха, — прибавила она, — кружит головы всем чиновникам особых поручений.
Ян, чувствуя себя не в состоянии оставаться долее, взял фуражку и попрощался, прося Юлию извинить его перед Старостиной. Последний взор Юлии уничтожил молодого человека.
Мария не смела даже поднять глаз на него.
Вскоре раздался топот лошади. Председатель, ходивший недалеко, показался из-за деревьев и поспешил на балкон. Здесь он сел возле Юлии, налил себе чаю и, обводя вокруг гневными взорами, молча ел и пил с жадностью.
Окончив это занятие, он посмотрел на часы и сделал гримасу.
— А Старостина? — спросил он.
— Отдыхает, немного нездорова.
— Мне надо с ней видеться.
— Сомневаюсь, чтобы теперь было можно.
— Подожду.
Разговор прекратился, и даже болтливая подкоморная не смела продолжать его в присутствии ледовитого председателя. Только девушки шептались между собою. Раздался колокольчик у Старостины. Юлия побежала к ней и скоро возвратилась.
— Бабушка вас ожидает, — сказала она председателю.
Старик встал, окинул взором девушку и вышел. Старостина, по обычаю, сидела в своем кресле, и, оправясь от замешательства, причиной которого было невежливое обращение председателя с Дарским, ожидала возвещенного гостя. Председатель вошел и сел напротив.
— Я весь взволнован, — начал он, немного погодя. — Никак не ожидал встретить здесь этого дуралея.
—
— Разве вы не знаете, как я их ненавижу?
— Пора бы позабыть.
— Никогда не забуду.
— Нехорошо, не по-христиански.
— Как есть, так и есть и так быть должно. А я прошу вас, чтобы он не бывал здесь больше.
— Почему же?
— Потому что я этого не желаю.
— Не вижу причины, мой милый!
— Вы не хотите понять меня, но я говорю, что думаю, не золотя пилюли. Сомневаюсь, чтобы этот франтил осмеливался иметь виды на Юлию!
— И я сомневаюсь.
— Однако, в недобрый час легко можно вскружить голову молодой девушке. Марии тоже не отдам за него. Наконец, я терпеть не могу Дарских и не хочу здесь с ними встречаться.
— Хотя еще здесь нет ничего подобного и в помышлении, однако, вы уже говорите таким тоном, как бы Юлия и Мария не от себя и меня зависели, но только от вас. Впрочем, если бы что и было, я, кажется, больше вас имею права над внучкой.
— Полное и неотъемлемое право, — сказал, кланяясь, председатель. — А я, — прибавил он, — имею также право отдать свое имение кому будет мне угодно.
— Этого вам запретить никто не может, — ответила старушка, немного смутясь.
— И если только здесь будут поступать помимо моей воли, Юлии не достанется от меня ни гроша.
— Однако, здесь еще не предпринимают ничего подобного.
— Да, но пока нет ничего, надо предостеречь вовремя. Очевидно, Старостина была взволнована тоном и предметом разговора.
— Итак, написать или сказать Дарскому, чтобы он прекратил свои посещения.
— Вчера я сама писала к нему, приглашая к себе, теперь не могу удалить его — он не подал повода.
— Подал повод, наговорил мне дерзостей.
— Вам?
— Мне, вашему родственнику и опекуну, у вас в доме.
— Быть не может!
— Совершенная правда.
— Что же он мог сказать вам?
— Я приказывал ему уехать… Старостина, ломая руки, поднялась с кресла.
— Прилично ли это?
— Прилично ли, неприлично, а я поступил так, и дело с концом! Он мне гордо отвечал на это, что я не имею права, что…
— И имел основание.
— Он?
— Опомнитесь! Вы унижаете сами себя.
— Следовательно, вы не откажете ему?
— Это невозможно.
— Итак, моя нога не будет здесь, пока он шатается в этой стороне. А, если, Боже сохрани, Юлия… но… говорить больше нечего. Я, кажется, еще господин своего имения.