Осторожно, треножник!
Шрифт:
ДБ: И что? Все разрешено?
АЖ: С одной стороны, Катаева в книжном масштабе осуществляет проект, одним из зачинателей которого был я. Кстати, не я один (ни я, ни другие предшественники в книге не упомянуты): в первую очередь Катриона Келли из Оксфорда, а в России – Александр Кушнер, Алексей Пурин… С другой – перед нами не исследование ахматовского мифотворчества, а еще один односторонний и тоталитарный ответ на столь же тоталитарную практику «института ААА» (это мой термин, я им горжусь) – адептов ахматовского мифа. Этот миф существует и заслуживает анализа, тем более что Ахматова, безусловно, первоклассный поэт. Вместе с тем она так выстроила свою стратегию, а частью эта стратегия так выстроилась сама,
Я не хочу, чтобы меня порабощали. Ахматовой приписываются добродетели, вовсе ей не свойственные. Замечательный, но в основном камерный поэт вырастает в мыслителя и пророка. Не утверждаю, что она сделала это сама – сработали обстоятельства: она подвергалась травле, оказалась последней представительницей Серебряного века.
Ахматова, жестко отслеживая все публикации о себе, изгоняя людей из ближнего круга за малейшее несовпадение их оценок с ее собственными, гневно навешивая ярлыки на мемуаристов и исследователей, раздавая категоричные оценки современникам и диктуя потомкам, как именно следует ее почитать, выстраивала, по сути, свой аналог культа личности. Это вообще в русской традиции – ведь и диссидентство своей бескомпромиссностью в оценках и наклеиванием ярлыков невольно подражало советской власти. Стратегия Ахматовой, безусловно, предмет для разговора: насколько мифотворчество вообще законно в поэзии? Какие партии существуют вокруг Ахматовой, какие точки зрения? Ничего этого в катаевской книге нет, и если вспомнить другое место из «Карамазовых» (учитывая любовь Ахматовой к Достоевскому) – ситуация напоминает свидание Катерины Ивановны с Грушенькой. Женщина пришла к женщине и катит на нее бочку.
ДБ: Она не бочку катит, а беспардонно измывается над поэтом.
АЖ: И все-таки книга Катаевой полезна – хотя бы потому, что она по-вересаевски собрала множество свидетельств (правда, Вересаев, составляя «Пушкина в жизни», выражал авторские оценки исключительно монтажом, а не влезал с возмущенными комментариями). Катаеву заносит, она преувеличивает, иногда перевирает, но занос этот объясним. Видимо, наболело. Вспомните «Воскресение Маяковского» Юрия Карабчиевского – реакцию на советское насаждение Маяковского. Впервые Маяковского с Ахматовой сопоставил еще Корней Чуковский – и вышло так, что по бескомпромиссности и избыточности насаждения Ахматова в постсоветское время с ним сравнялась. «Лучшая, талантливейшая», восторженные придыхания, слушать на коленях, не сметь спорить.
ДБ: Но, в конце концов, творить миф о себе – естественное поведение поэта, кто же этого избежал?
АЖ: Дело поэта – творить миф, дело исследователя – его вскрывать, разумеется, без поношений. Недавно я слышал реакцию на один доклад, кстати, об Ахматовой: докладчику сказали, что хотелось бы «более солидарного чтения». Российская традиция «солидарного чтения», интерпретации текстов в качестве священных – давний грех. Филолог должен быть подобен не евангелисту, а историку религии. И книга Катаевой полезна уже тем, что провоцирует появление серьезного филологического ответа, реальной биографии Ахматовой, которая до сих пор не написана. Кроме того, многое в «Анти-Ахматовой» верно.
ДБ: Верно?! Что, например?
АЖ: Что она много и разнообразно врала, что играла в аристократку, не будучи ею, что преувеличивала свою образованность, бывала резка и поверхностна в суждениях, оскорбительно несправедлива к людям, а иногда вполне оправдывала дневниковую оценку своей восторженной спутницы Лидии Чуковской: «О, чудовище!». И, кроме того, неустанно начищала собственный нимб, постоянно упоминая о своих нечеловеческих страданиях. Страдания были, кто же спорит, но оправдывать ими каждое свое действие,
ДБ: Отвечу вам словами той же Чуковской: «Зачем затевать матч на первенство в гóре?»
АЖ: Так ведь именно к Ахматовой они и были обращены. Это она противопоставляла себя «счастливчику» Пастернаку. Это ее адепты горделиво упоминают, что Пастернак-де спасался переводами, а она вот не хотела. Не хотела – что же тут сверхдостойного? Что она никак не обеспечивала своего быта, широко пользуясь чужой помощью? И ее пресловутая бездомность тоже сознательный выбор: она любила жить у других, пользоваться их гостеприимством и заботой… Катаева многое пишет верно, разоблачая ахматовские преувеличения, а то и прямую ложь, но часто впадает в другую крайность, подменяя исследование личным выпадом.
ДБ: По-моему, такое исследование сродни разборкам с артистом: ты играешь аристократа, но сам ты вовсе не аристократ! Ты клянешься в любви и грозишь небесам, а в гримерке у тебя сумка с сосисками…
АЖ: На сцене артист вправе творить что угодно, но когда он выходит в зал и присаживается к зрителю на колени – желательно, чтобы от него не пахло. В своих стихах поэт волен творить любой миф, но жизнетворчество – сфера рискованная, предполагающая выход в реальность и взаимодействие с живыми людьми. В этой ситуации будь любезен хотя бы соответствовать собственному лирическому герою. А Ахматова, в стихах изображая святость и величие на четверку, в жизни часто играла то же на три с минусом.
ДБ: Мне представляется, что в культуре все же должны быть табу, иначе она в самом деле обречена, как мы часто слышим сегодня. Никто не запрещает разбирать, снижать, разрушать легенды, но есть границы, которые переходить нельзя. Писать об ахматовской менопаузе, утверждать, что она продала сына за кусок масла…
АЖ: Но именно ваша стратегия приводит к тому, что появляются книги вроде катаевской. А пресекать нельзя ничего – на книгу можно отвечать только другой книгой. Иначе вы дойдете до той демагогии, которая сопровождает сегодня обсуждение нового учебника истории. Обязательно встает какой-нибудь патриот – я все жду появления партии немытороссов, которые потребуют любить Россию только и исключительно немытой, – и заводит песню о Родине: «Как же можно говорить об ее ошибках? Ведь она наша мать! А если бы так о вашей матери?!» Переход на личность матери – характерный демагогический прием. В публичном пространстве вы должны быть готовы выслушать любые оценки. Кстати, Ахматова говорила о себе: «Я дурная мать». Неплохо, чтобы и Родина иногда признавала нечто подобное.
ДБ: Возразить вам я могу только одно. Свое знакомство с лирикой Ахматовой я начал с книги 1947 года «Против безыдейности в литературе». Ахматовскую книгу мы купили позже – ее было трудно достать, а эту я прочел в школьной библиотеке. Мне было восемь лет. Среди ждановского доклада я заметил ахматовские строчки «Мой городок игрушечный сожгли, и в прошлое мне больше нет лазейки…». Это был кусок чистого волшебства, я их запомнил на всю жизнь – и сразу все понял и про Ахматову, и про советскую власть. Возможно, книга Катаевой сослужит кому-то именно такую службу.
АЖ: Возможно. Официальное ахматоведение, скорее всего, сделает «фэ» и предпочтет ее не заметить, но массовый читатель почти наверняка обратит на нее внимание, а следовательно, задумается и об Ахматовой. Жаль только, что в свои восемь лет вы правильнее оценивали советскую власть, чем сейчас.
Осторожно, треножник! Ответ оппоненту
У человека с развитым логическим мышлением ложная аргументация свидетельствует об искажающем присутствии желания.
Бертран Рассел