Осторожный убийца
Шрифт:
Я сел к столу, наблюдая за тем, как Торрчи доставал два стакана.
– Я еще раз хочу извиниться за тот маленький инцидент, что произошел в соборе сегодня утром, – сказал он, наливая виски. – Соблазн был слишком велик. Вы же знаете, я в первый раз обчистил вашего клиента.
– Знаю, но зачем вы взяли бриллиантовую брошь, ведь вы все равно не смогли бы ее продать.
Торрчи задержал глоток виски во рту, проглотил, просиял и кивнул.
– Хорошее шотландское виски, – заявил он. – Друзья подарили мне. Очень хорошее виски. Попробуйте!
– Вы не смогли бы продать
– У меня есть друг, который перепродает краденые бриллианты, – он заплатил бы мне очень хорошо.
– И сколько он дал бы за нее? Торрчи пожал плечами:
– Не знаю. В соборе было темно, я не успел рассмотреть ее как следует.
Я достал брошь из кармана и положил на стол.
– Рассмотрите сейчас.
Торрчи выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.
Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.
– Дай мне лупу, – распорядился Торрчи.
Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.
Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.
Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.
– Хотите продать, синьор Дэвид? – спросил Торрчи.
– Какова ее стоимость?
– Я бы дал за нее двести тысяч лир. Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.
– Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?
Торрчи улыбнулся ей:
– Синьор Дэвид – мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена – двести тысяч.
– Глупый баран! – рассердилась Симона. – Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.
– Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, – мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, – на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.
Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!
Дрожащей рукой я взял брошь и сжал ее в кулаке.
– Синьора сама отдала вам брошь? – спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.
– Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.
– Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.
– Можно купить на эти деньги паспорт? – спросил я.
Торрчи огорченно покачал головой:
– Думаю, нет, – паспорт стоит дороже чем двести тысяч, синьор Дэвид.
– Да. – Я допил виски, поставил стакан и поднялся. – Не можете ли вы одолжить мне пятьсот лир, Торрчи?
– Вы передумали продавать ее?
– Я еще не решил.
– Я даю двести тридцать тысяч. Это мое последнее предложение.
– Я уже сказал, я подумаю на этот счет. А сейчас мне нужно пятьсот лир.
Торрчи
– Возьмите больше. Возьмите пять тысяч. Берите.
– Пятисот достаточно.
Он пожал полными плечами и кинул пятисотенную купюру через стол.
– Если кто-нибудь предложил вам за брошь больше, чем я, пожалуйста, дайте мне знать. Предоставьте мне, так сказать, право первого выбора.
– Хорошо, – сказал я, убирая в карман и брошь, и купюру.
– Сумасшедший, дурак, обезьяна, – завизжала Симона, – ты же разоришь нас!
Провожая меня к дверям, Торрчи, перекрывая вопли Симоны, сказал:
– Она бесится потому, что хочет, чтобы я купил ей новую шляпку! У нее уже двадцать шесть шляпок, зачем ей еще одна?
– Вот уж не знаю. – Я пожал ему руку. – Я не очень-то хорошо разбираюсь в женщинах. Торрчи хитро подмигнул мне:
– Но при этом всегда получаете то, что хотите, а?
– Не всегда. – Я спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем площадь.
Четыре мухи бесцельно бродили по потолку, а затем стали летать, с раздраженным жужжанием кружась по комнате. Затем снова устроились на потолке. Я валялся на постели и наблюдал за ними. Моя комната находилась в цокольном этаже огромного дома с меблированными комнатами позади оперного театра “Ла Скала”. В самые жаркие дни в «Ла Скала” открывались все вентиляционные отверстия, и я отчетливо мог слышать музыку и пение. Таким образом бесплатно прослушивал целые оперы. К сожалению, все очень зависело от того, в какую сторону дул ветер. Иногда он менял свое направление прямо после спектакля.
Моя комната – небольшая, но в ней было одно достоинство – она была чистой. Именно поэтому я и снял ее; меблировка скудная и бедная, а обои такого неопределенного цвета, что смотреть на них без раздражения было невозможно.
В комнате находились кровать, кресло, умывальник, лоскутный коврик и на стене, напротив кровати, очень плохая репродукция боттичеллиевской “Весны”.
В нише возле окна стоял стол, и на нем валялись блокнот и кожаная папка с рукописью книги, над которой я работал уже четыре года. Под столом лежали купленные за это время книги по искусству, большая часть которых стоила вполне приличных денег.
На деньги Торрчи я купил пачку сигарет, булку, салями и бутылку розового вина. Я уже поел и теперь курил, изредка делая глоток вина.
Был вечер, двадцать семь минут девятого. После ухода от Торрчи я долго бесцельно бродил по улицам, занятый своими мыслями, но так и не пришел ни к какому решению и вернулся в свою комнату. Меня мучили сомнения: оставить бриллиантовую брошь у себя или вернуть хозяйке. Конечно же то, что она оставила брошь на столике, было всего лишь случайностью, и ничем больше, она же достаточно ясно высказалась. Конечно, если бы мне удалось продать брошь за ту сумму, на которую можно было купить паспорт, я, скорее всего, поддался бы искушению и продал ее Торрчи. Но все равно соблазн велик. Если она и не стоит столько, чтобы я купил паспорт, на двести тридцать тысяч лир я мог бы купить новую одежду и еще полгода жить безбедно, не работая. Что же мне делать?!