Остроумие мира
Шрифт:
– Полагаю, что после сделанного мной предупреждения все порядочные женщины уже оставили зал. А теперь, господин пристав, поручаю вам удалить остальных.
Судья Лепре, внешне довольно безобразный, сурово отказал в просьбе, с которой к нему обратилась какая-то старая дама, тоже не блиставшая красотой. Чрезвычайно рассерженная старушка, уходя от него, довольно громко сказала:
– У, старая обезьяна!
Между тем судья рассмотрел ее дело, а так как внешнее безобразие вовсе не мешало ему быть справедливым судьей, он, убедясь в том, что иск дамы был правилен, вынес приговор в ее пользу. Обрадованная
– Не стоит благодарности, сударыня. Старая обезьяна естественно проникнута желанием сделать удовольствие старой мартышке.
Вор Картуш предстал пред судилищем. Его обвиняли в краже часов, которую он совершил в присутствии нескольких очевидцев, но которую тем не менее упорно отрицал.
– К чему послужит вам это запирательство, – убеждал его судья Лепре. – Шесть человек видели своими глазами, как вы украли часы.
– Шесть! – вскричал Картуш. – У вас только шесть свидетелей, которые видели, как я крал, а я вам, коли хотите, представлю миллион свидетелей, которые скажут, что не видели, как я крал!
Некто взял взаймы деньги, но при этом заключил весьма предусмотрительное условие уплаты. Он обязывался уплатить долг, когда ему вздумается. Само собой разумеется, что каждый раз, когда заимодавец приступал к нему с требованием, он резонно отвечал ему:
– Подождите, по условию я обязан уплатить, когда мне вздумается, а мне еще не вздумалось.
Заимодавец, выведенный из терпения, подал на него жалобу.
На суде должник очень спокойно твердил свое:
– Мне платить еще не вздумалось: по условию, когда захочу, тогда и уплачу.
– Очень хорошо, – порешил судья Лепре. – Вы сядете в тюрьму и будете так сидеть до тех пор, пока вам вздумается уплатить долг.
В суде слушалось какое-то дело, возникшее на почве супружеской неурядицы. Адвокат жены, распинаясь за свою доверительницу и окатывая грязью ее мужа, между прочим сказал:
– Я боюсь наскучить господам судьям перечислением адресов всех тех сомнительной нравственности дам, которых посещал муж моей клиентки.
– Позвольте! – перебил его судья Лепре. – Напротив, потрудитесь сообщить суду все эти сведения, потому что они могут быть для нас существенно полезны.
Однажды судили какого-то человека за двоеженство. На суде Лепре задал ему вопрос, что побудило его к этому преступлению?
– Извините, господин председатель, – отвечал он, – я считаю, что никакого преступления не совершил и что у меня было вовсе не две жены, а одна. Ибо что такое жена? Половина. Так ее все и называют. Говорят: моя дражайшая половина. А мне нужно было не половину, а целую жену. Ну вот, я и составил ее из двух половинок.
Преступник, осужденный на виселицу, говорил:
– Увы, мне приходится погибать за проступок, который я совершил совершенно против собственной воли.
– Ничего, – отвечал ему судья Лепре. – Тебя и повесят тоже против твоей воли.
Глава 2
Лучше
Однажды к Вольтеру явился какой-то господин, отрекомендовавшийся литератором.
– Я имею честь, – говорил он, – быть членом Шадонской академии, а вы знаете, что она дочь Парижской академии.
– О да, – отвечал Вольтер, – и притом примернейшая дочь, потому что никогда еще не подавала повода, чтоб о ней заговорили.
У Вольтера еще при жизни были страстные почитатели, доходившие почти до умопомрачения. Такие обожатели часто сидели и слушали его разинув рот, в немом благоговении, хотя бы он говорил самые обыкновенные вещи; им в каждом его слове слышалось или, лучше сказать, чудилось что-то скрытое, отменно умное и острое. Любопытнейший пример такого обожания, без границ, сообщает в своих записках известный граф Сегюр.
Однажды у Сегюров в числе других гостей был Вольтер, которому мать Сегюра жаловалась на какие-то свои хворости. Вольтер, утешая старушку, сказал ей, что он сам страдал тем же целый год и что все лечение состояло в том, что он питался смесью из яичных желтков, картофельного крахмала и воды. Разумеется, что в этом рецепте не было и быть не могло ничего особенно меткого, остроумного, и, однако же, когда Вольтер произносил эти невинные слова: «крахмал, вода, желтки», один из гостей, очевидно дошедший в своем обожании Вольтера до слепого фанатизма, не утерпел, толкнул Сегюра и, наклонясь к нему, восторженным шепотом проговорил:
– Что это за человек! Что это за ум! Ни одного слова не скажет, в котором бы не сверкнуло остроумие!
Вольтер высоко ценил ученые труды доктора Галлера. Слыша его похвалы, некий господин, знавший хорошо Галлера, заметил Вольтеру, что Галлер далеко не так одобрительно отзывается о Вольтеровых трудах, как Вольтер о Галлеровых.
– Увы, – ответил Вольтер, – ошибка – удел смертных; может быть, и тут мы оба ошибаемся!
Это было всего за неделю до смерти Вольтера. В театре ставили его трагедию «Тит», и один из новых актеров, не будучи осведомлен о болезни автора, пришел к нему, чтобы с ним прорепетировать свою роль.
– Умираю, – сказал Вольтер пришедшему, – простите, не могу оказать вам обычного внимания, подобающего гостю.
– Какая жалость, – воскликнул актер, – а мне завтра надо играть в вашем «Тите».
При этих словах умирающий Вольтер открыл глаза и приподнялся на локте.
– Что вы говорите, мой друг? Вы завтра играете в «Тите»? Ну, коли так, нечего и думать о смерти! Я сейчас пройду с вами вашу роль!
Знаменитый механик, творец удивительнейших, прославившихся по всему свету автоматов, Вокансон, был в одно время с Вольтером представлен какому-то иноземному принцу. Но высочайший гость, надо полагать, большой любитель механического искусства, отдал все свое внимание Вокансону, на Вольтера же почти и не взглянул. Вокансон, чуть не боготворивший Вольтера, был чрезвычайно обеспокоен таким отношением приезжего принца к своему идолу и, желая хоть отчасти загладить невежливость принца, подошел к Вольтеру и сказал ему, что, дескать, принц мне сейчас сказал о вас то-то и то-то – чрезвычайно лестное. Вольтер понял уловку Вокансона и ответил ему: