Остров бесконечной любви
Шрифт:
Манипуляции ворожеи подтвердили тайные подозрения Клары: ее дочь стала жертвой сглаза. Однако в арсенале Епископши имелись средства на всякую напасть, и после сеанса экзорцизма мать почувствовала себя гораздо спокойнее: она была уверена, что молитвы старухи достигнут цели. Педро тоже хотелось бы обрести такую уверенность. По дороге домой он исподтишка изучал дочь, силясь разглядеть признаки выздоровления. Девочка шла свесив голову, смотрела под ноги, словно впервые ступала по влажным холодным тропам сьерры, которые в тот благословенный 1886 год были совершенно безлюдны.
«Придется
Ветер пах кровью, и капли дождя впивались в кожу, словно костлявые пальцы. Каждый солнечный луч был как дротик, пронзающий зрачки. Каждый отблеск луны – как язык, лижущий плечи. Прошло три месяца, а Анхела продолжала жаловаться на все явления природы и на другие ужасные вещи.
– Ее не сглазили, – определила Епископша, когда Клара снова к ней обратилась. – У твоей дочери маточная болезнь.
– Что это? – в ужасе спросила Клара.
– Матка, орган, которым рожают, сдвинулась с места и теперь бродит по всему телу. У женщин такое вызывает душевную боль. Твоя девочка, по крайней мере, молчит. Другие же вопят, как ведьмы в течке.
– И что же нам делать?
– Ваш случай очень тяжелый. Единственное, что я могу присоветовать, – это молитвы… Анхела, подойди.
Три женщины опустились на колени вокруг свечи:
Просит Троица Святая,Евангелие и месса:Матушка больная,Вернись на место.Но толку от молитвы не вышло.
Приходил новый рассвет – и опять Анхела плакала по углам. Солнце поднималось в зенит – и Анхела смотрела на любую еду, не прикасаясь к блюду. Наступал вечер – и Анхела, пробродив несколько часов по дому, замирала у дверей, а Мартинико тем временем занимался своими делами… И это было ужаснее всего: маточная болезнь сделала из Анхелы дурочку, а вдобавок еще и испортила характер домового.
Каждый вечер, когда девушка наблюдала за сгущавшимися сумерками, над головами пастухов, гнавших стада на пастбище или на водопой, начинали летать булыжники, не меньше доставалось и возвращающимся домой торговцам. Жители деревни осаждали Педро своими жалобами, и ему ничего не оставалось, кроме как раскрыть тайну существования Мартинико.
«Хоть домовой, хоть привидение, нам только надо, чтобы он нам головы не дырявил» – таков был смысл общей просьбы.
– Я поговорю с Анхелой, – с комом в горле пообещал отец, заранее зная, что поведение баламута зависит от душевного равновесия его дочери, но в то же время в своих проделках Мартинико не подчиняется ее желаниям.
– Анхела, ты должна его убедить. Этот домовой не может вот так докучать людям, иначе нас отсюда прогонят.
– Объясни ему сам, папа, – ответила девочка. – Может быть, он тебя послушает.
– Думаешь, я его не просил? Но он, похоже, меня не слушает. Я подозреваю, его никогда нет рядом, когда я к нему обращаюсь.
– Сейчас он здесь.
– Здесь, поблизости?
– Прямо здесь.
Педро
– Я его не вижу.
– Если ты с ним заговоришь, он будет слушать.
– Кабальеро Мартинико…
Педро начал свою речь уважительно, как и в прошлые разы, затем последовал длинный период, в котором отец семейства объяснял, какие беды поведение домового может навлечь на саму Анхелиту. Он просит не за себя, а за свою жену и за девочку, благодаря которым уважаемый дух имеет возможность существовать в мире живых.
Было очевидно, что Мартинико его слушает. В продолжение всей речи в окрестностях дома царило спокойствие. Двое соседей проходили мимо и услышали, как Педро разглагольствует сам с собой, но поскольку они были наслышаны о присутствии домового, то сразу поняли, в чем дело, и заторопились прочь, пока их не нагнал какой-нибудь метательный снаряд.
Педро окончил речь и, довольный содеянным, отправился работать. И вдруг камни полетели снова, они выскакивали отовсюду, и один из них угодил гончару в голову. Анхела бросилась отцу на помощь и тут же получила палкой по заднице. Им пришлось укрыться в мастерской, но камни продолжали стучать по стенам, так что домик, казалось, вот-вот развалится. Впервые за много месяцев Анхела как бы очнулась от своего оцепенения.
– Какой ты противный, домовой! – выкрикнула она, вытирая окровавленное отцовское лицо. – Я тебя ненавижу. Не желаю тебя видеть!
И камнепад чудесным образом прекратился. Еще слышно было карканье перепуганных птиц, но Анхела пребывала в такой ярости, что ее не остановили даже вопли отца, умолявшего не покидать убежища.
– Если ты еще хоть раз ударишь батюшку, матушку или меня, клянусь, я навсегда тебя из нас выгоню! – прокричала девочка во всю силу своих легких.
Даже ветер, казалось, утих после этой угрозы. Педро ощутил волну страха, от которой волосы вставали дыбом; он решил, что ему передался страх домового.
В тот вечер дочь и родители улеглись рано – как только перевязали рану хозяину дома. Педро клялся никогда больше не разговаривать с Мартинико – пусть уж другие подставляют головы. К тому же он сомневался в долгосрочном действии угроз Анхелы и не хотел нарываться по новой. И вообще, гончар нуждался в передышке. Он два дня трудился над партией горшков, и назавтра ему предстояло расписать готовую посуду.
Среди ночи всех троих разбудил страшный грохот, как будто на землю обрушился обломок луны. Педро зажег свечу и дрожа вышел из дома; жена и дочь – за ним следом. Долина была похожа на темную пещеру.
В мастерской Педро был настоящий пандемониум: посуда летала по комнате и вдребезги разбивалась о стены, столы ходили ходуном, гончарный круг вертелся, как обезумевшее мельничное колесо… Педро созерцал этот разгром в безысходном отчаянии. С таким бессовестным домочадцем о гончарном ремесле можно было забыть.
– Жена, собирай пожитки, – пробормотал он. – Мы отправляемся в Торрелилу.
– Что?
– Да то: уезжаем жить к дяде Пако. Гончарному промыслу конец.
Клара разрыдалась: