Остров без сокровищ

Точинов Виктор Павлович

Обвинение в пиратстве еще более шаткое. Конечно, можно захватить чужое судно, а можно и свое, – убить или изгнать с судна капитана, офицеров и всех, кто мешает захвату. После чего распоряжаться захваченным судном, не имея на него никаких прав. Вот так примерно выглядит захват, который можно назвать пиратством.

Однако капитана, судовладельца и тех, кто их поддерживал, – разве убили? Нет. Или изгнали? Снова нет, «Испаньолу» они покинули вполне добровольно. Экипаж остался на брошенном начальством судне, – но разве это захват? Разве матросы как-то используют

«Испаньолу», не имея на нее никаких прав? Нет. Шхуна как стояла на якоре, так и стоит. Там же, в проливе.

Впрочем, если подойти к делу формально, пиратство все-таки имело место… Джим Хокинс подплывает к кораблю на челноке, перерезает якорный канат, захватывает и угоняет «Испаньолу», попутно убив судового боцмана Израэля Хендса. Он действовал по заданию капитана судна? Нет. С разрешения судовладельца, сквайра Трелони? Нет. Тогда, извините, самочинный захват шхуны Хокинсом – самое натуральное пиратство.

Но ведь матросы все-таки замышляли мятеж? – могут возразить сторонники канонического прочтения. – Готовили? И удар по ним нанесли превентивный? Во избежание, так сказать?

Согласимся еще раз: подготовку к мятежу тоже можно счесть за преступление, хоть и менее тяжкое.

А кто сказал, что подготовка действительно велась? Хокинс. Только он. Никаких других подтверждений нет. Но Хокинсу поверили, сразу и безоговорочно… Хотя нет, не все и не сразу. Один человек весьма-таки усомнился в рассказе Джима. Причем человек, больше других понимающий в морских мятежах, – капитан Смоллетт. Он недоумевает после рассказа Хокинса:

«В первый раз я вижу команду, которая собирается бунтовать, а ведет себя послушно и примерно».

В недоумении капитана явственно сквозит недоверие к рассказу Джима… Но капитан со своими сомнениями в меньшинстве, на него давят со всех сторон, и убеждают-таки: примерное поведение команды – гнусное притворство, инспирированное супермегазлодеем Джоном Сильвером.

Вот и всё… Свершилось. Мятеж произошел. Лишь в умах собравшихся, но произошел. Мирных матросов на борту «Испаньолы» больше нет – вместо них отныне пираты, мятежники, злодеи, разбойники… Убивать их отныне – дело праведное и справедливое.

Сквозь призму этой убежденности сторонники сквайра смотрят на матросов, и видят лишь то, что хотят видеть.

Матросы ворчат от изнурительной работы под палящим солнцем? – сейчас набросятся и всех перережут, понятное дело. Матросы рвутся на берег после долгого плавания в открытом море? – ну всё, что-то вообще затеяли невообразимо гнусное и смертельно опасное.

Борцы с виртуальным мятежом напуганы. Они вооружаются, распихивают по карманам заряженные пистолеты, и все равно смертельно боятся безоружных матросов, никаких враждебных действий не предпринимающих… Они с облегчением вздыхают, когда две шлюпки с матросами отплывают к берегу. Но даже оставшихся на борту шестерых – все равно боятся.

А что делает Джим Хокинс, непосредственный виновник всей этой паники?

Он делает удивительную вещь. Он единственный не боится кровожадных мятежников.

Он мужественно плюет на их зловещие планы. Он отважно садится в шлюпку к злодеям и плывет с ними на берег.

Вот это мужество! Вот это героизм! Запугал своих друзей до мокрых подштанников, а сам – орел и герой!

Но отдав должное отваге юного Хокинса, зададимся вопросом: а с чего его так на смерть-то героическую потянуло? Что за самопожертвование?

В своем мемуаре Хокинс пытается объяснить мотивы отплытия на берег. Но блеет нечто столь невразумительное, что сразу ясно: косит под дурачка…

«Я рассуждал так: мы не можем захватить корабль, раз Сильвер оставил на борту шестерых своих разбойников. С другой стороны, раз их осталось всего шестеро, значит, на корабле я сейчас не нужен. И я решил отправиться на берег».

Изумительное рассуждение! На борту осталось шестеро безоружных матросов – чем и как они могут помешать семерым вооруженным до зубов противникам? И почему Джим не нужен на борту, раз матросов осталось шестеро? А если бы их осталось пятеро? Или семеро? Стал бы нужен Хокинс на борту в таком случае? А если бы остался лишь попугай Сильвера? И самое главное – как из ненужности Хокинса на борту проистекает его уверенность в своей безопасности на берегу? Среди матерых головорезов? Среди злодеев, якобы готовых вот-вот взбунтоваться и начать резать всем глотки?

Несомненно в этой мутной истории одно: Хокинс сел в шлюпку и отправился с матросами на берег. Отправился добровольно и не спрашивая разрешения своих старших товарищей, даже не поставив их в известность. Этот факт надо как-то объяснить, и он объясняет – несет абсолютно нелогичную ахинею.

Самое простое и логичное объяснение Хокинс озвучить не может.

Озвучим мы: спускаясь в шлюпку, Джим ничуть не боялся пиратов и их назревающего мятежа. Потому что лучше чем кто-либо знал: бояться некого и нечего.

* * *

На всем протяжении своего мемуара Хокинс твердит нам, что Джон Сильвер – человек очень умный. Джим озвучивает эту мысль сам, он вкладывает ее в уста доктора, капитана, сквайра Трелони и матросов «Испаньолы». Да и Долговязый Джон заявляет подчиненным без ложной скромности: «Я ваш капитан, потому что я на целую морскую милю умнее вас всех».

А теперь зададимся вопросом: мог ли умный и дальновидный человек затевать мятеж при том раскладе сил, что сложился на борту «Испаньолы»?

На стороне Сильвера – шесть бывалых пиратов Флинта. Четверых мы знаем по именам: это Джордж Мерри, Израэль Хендс, Джоб Эндерсон и Том Морган. Еще двое остаются безымянными, но их реплики в разговоре не позволяют усомниться: оба присутствовали в Саванне при смерти Флинта.

Их противников тоже семеро: Хокинс, сквайр, капитан, Трелони и трое слуг сквайра.

Семеро против семерых. Численность сторон равна, из чего отнюдь не следует, что равны их силы… Но об этом чуть позже, а пока разберемся с оставшимися членами экипажа «Испаньолы».