Остров Буян

Злобин Степан Павлович

Вся площадь загоготала и зашумела. От того все и пошло: кузнецы закричали обрать его во всегородние старосты, и весь народ согласился.

– Черт дернул там меня за язык! – признал Мошницын Захаркину правду.

– Дальше не затащил бы тебя Томила Иваныч с Гаврилой! Гаврила Левонтьич нравом-то крут и горяч, словно конь норовистый: понесет с горы – и себя погубит и воз в прорубь! А Томила Иваныч и вовсе сновидец некий: мыслит всю Русь поднять, да в советники царские норовит, чудачина!

– Отпрукнем! – солидно сказал кузнец,

невольно взглянув на свои богатырские почерневшие руки и как бы натягивая вожжи.

– К тому и веду! – одобрил его Захарка. – А вовремя тпрукнешь – и себя сохранишь и воз от погибели сбережешь!

– Эх, и вправду, Захар, ты, как свой, в дому: Якунька молод, Алена – девица, чего с нее спросишь, а с тобой побеседовал – и на сердце легче! – сказал Мошницын.

– Много чести, Михайла Петрович! Молодой я еще, умишком слаб, а коли ладно чего умыслю, так то по любви к тебе… и к семейке твоей, – словно бы несмело и со смущением добавил Захар.

4

Иванка стоял охотником от своей улицы в ночном карауле у Петровских ворот, когда к кострам, у которых грелись все караульные, с Московской дороги подъехало на рысях два легких возка и десяток вооруженных всадников.

Одетый в медвежью дорожную шубу дородный и важный седобородый всадник в высокой бобровой шапке, но сходя с седла, сунул старшине караула проезжую грамоту.

Толпа караульных стрельцов и посадских в нагольных бараньих тулупах с высокими лохматыми воротниками сбилась у фонаря, осветившего грамоту.

– «Едет во Псков на воеводство окольничий князь Василий Петрович княж Львов по указу великого государя царя Алексея Михайловича… а с ним диак…» – читал вслух Иванка по приказу стрелецкого пятидесятника Прохора Козы.

Многие из толпы постарались рассмотреть всадника. Какой-то посадский нахально поднес к самому лицу его вздетый на рогатину свой фонарь. Никто не снял шапки.

– Куды же нам два воеводы, один и то лишний! – выкрикнул кто-то из толпы караульных.

– Слыхал государь, что не ладите вы с воеводой, вот и послал меня в его место, – добродушно пояснил второй всадник, моложе возрастом и поскромнее одетый, выезжая вперед на белом коне и пристально разглядывая освещенную фонарями, необычную для караула разномастную толпу.

Он старался придать словам своим выражение простоты и дружелюбия. Видно было, что воевода он, а первый, седобородый, в медвежьей шубе, всего только дьяк.

– Ретив ты, князь, ночью скакать! Не боишься? – двусмысленно спросил Прохор Коза.

– Чего ж страшиться! Царских посланцев бог бережет! – бодро ответил воевода, стараясь не показать робости перед толпой. Шуба его распахнулась, из-под нее при свете огней сверкнули воинские доспехи.

– Неравно конь ногу сломит либо сам шею свернешь… не дай бог… того и страшиться! – дерзко пояснил стрелец.

Толпа караульных захохотала.

– Молчать, мужики! – приподнявшись на стременах,

властно выкрикнул воевода.

Десяток оробевших провожатых окружили плотней своего господина, бряцая оружием.

– Проводите меня в воеводский дом, – приказал новый воевода караульному старшине.

Тогда, не затевая свалки и не вступая в споры, Прохор Коза дал ему провожатым Иванку, которому наказал после тотчас бежать сообщить Томиле Слепому и земским старостам, не тревожа города вестью и никому ничего не рассказывая, кроме Мошницына и Гаврилы.

Уже сообщив Томиле и Гавриле Демидову о приезде незваного гостя, Иванка пустился бегом к кузнецу в Завеличье.

У дома Михаилы он остановился и, прежде чем постучать, придержал рукой сердце…

На его стук откликнулась из сеней Аленка, и внезапно он позабыл, для чего был послан. Он слышал только ее голос и представлял себе, что вот она стоит тут же, рядом, отделенная от него лишь дверью, и голос его дрогнул, когда он тихо ответил:

– Аленушка, я тут, Иван.

Он услыхал, как щелкнул железный запор в дверях, и Аленка открыла ему. Она стояла одна.

– Спятил ты! Полуношник! Я чаяла – брат Якунька: тот тоже гоняет ночами, как ты… – прошептала она.

– Аленушка, горлинка! – тихо ответил Иванка.

Он хотел обнять ее, но она отшатнулась.

– Бачка услышит, – шепнула она, стыдливо запахивая шубку, накинутую прямо на холстяную сорочку, – и холодно… К бачке ты?

– Аленушка, радость моя! – шепнул он.

Она настойчиво повторила вопрос.

Иванка вспыхнул. Несмотря на мороз, он почувствовал, как загорелись щеки и уши.

– К кому же, как не к батьке! Я не Захарка – ночами ходить к тебе!..

В тот же миг, как с его языка соскочили эти слова, Иванка был бы уже готов бежать на край света за ними, чтоб их вернуть. Он хотел сказать, что любит ее, что ее никогда не уступит Захарке, что бякнул с обиды на то, что она холодна, но он не успел: она распахнула дверь из сеней в избу.

– Бачка, проснись! К тебе! – крикнула звонко Аленка.

Она тоже хотела сказать не то. Она поняла Иванку. Девичья стыдливость толкнула ее от него, от желанного, жданного столько времени. Если бы он остался таким, как был! Но он вырос и возмужал. Перед ней стоял уж не прежний мальчишка Иванка, а широкоплечий и рослый «жених»… и она смутилась.

– Захару что ночью ходить, как татю?! Жених – он и днем придет! – сказала Аленка в ответ на его слова и снова окликнула: – Бачка!

– Аленка, постой, не зови! – умоляюще прошептал Иванка.

– Кто там? – крикнул кузнец, в темноте скрипнув лавкой.

– Иван прибежал, – ответила Аленка.

– Сбирайся, идем скорей! Царь нового воеводу прислал! – неестественно громко, с каким-то надрывом крикнул Иванка.

– Ну?! Кого же? Где он? У ворот? – спокойно спросил Михайла.

– Пошто – у ворот! Пустили в город, а меня послали к тебе.