Остров Буян
Шрифт:
Кузнец стоял возле него, протянув руку и ожидая. Чиркин растерянно вынул из-за пазухи лист. Михайла взял его.
– Что же ты народ мутишь, Чиркин? – с укором сказал он.
– А то, что измену затеяли в Земской избе. Втай от мира пишете к литовскому королю! – сказал запальчиво Чиркин. – Я правду сказываю народу: лучше свой государь, чем ляхи наскочут. Видали уж прежде ляхов!..
– Да кто же писал им? – удивленно спросил кузнец.
– Гаврила Левонтьич да ты, я чаю.
– Когда ж то было? – спросил кузнец.
– Спроси людей. Весь город бает, что
– Врешь, дворянин, – возразил кузнец. – Статочно ли лист за рубеж посылать, чтобы мир не ведал? Вот, Чиркин, и бякнул ты зря! – дружески укорил кузнец. – Не чужой человек – прежде меня спрошал бы!..
Кузнец протянул челобитье Захарке.
– Читай, Захар, – велел он.
Захарка бойко читал повинное челобитье, в котором клялись повинщики, что они, «люди всяких чинов большие и малые в гиль и мятеж попали насильством заводчиков Гаврилки Демидова, Мишки Мошницына, Томилки Слепого да Прошки Козы да с ними георгиевского с Болота попа Якова Заплевы». Челобитье молило о пощаде и обещало помочь боярину выловить главных воров, требуя полного окружения города войском… Пока Захарка читал, подьячий Земской избы Варнавка подсунул Михайле листок для отпуска хлеба. Михайла зажег свечу, закоптил печать и, забыв притиснуть ее к листу, молча слушал слова челобитья.
– «К сему челобитью приписи дали…» – прочел Захарка. И вдруг, повернувшись к столу Гаврилы, Захарка быстро поднес бумагу к огню свечи. – Вот повинная – на! – воскликнул он. – Совратить на повинство чаял, нечистый! Дворянское отродье, изменщик!
Захарка сунул кулак в рожу Чиркина.
Чиркин кинулся на него. Захарка бросился вокруг стола с горящей бумагой в руках.
– Стой! Стой! – закричал кузнец. – Стой! Подай! – повелительно зыкнул он и хотел схватить лист, но обжегся и выронил к Захарке на стол…
Словно в испуге за свои бумаги, Захарка поспешно смахнул со стола челобитье и стал на полу тереть и топтать сапогом…
– Захарка! Захар! Что творишь! – зарычал кузнец и кинулся подбирать остатки.
– Чего тут теперь разберешь! – крикнул он, сунув Захарке в лицо горсть пепла.
– А я и с первого раза упомнил все – хошь, спишу наизусть! – успокоил его Захар. – Ух, я помнить горазд – слово в слово!
– Да приписи, приписи! Рукоприкладство чье было?! Ты сам ведь не чел!
– Ох, приписи?! Нет, я само челобитье… – с наивной растерянностью словно спохватился Захар.
Кузнец отмахнулся со злостью:
– А ну тебя, олух подьячий! Разума, что ли, тебе не хватает?.. Да ладно уж… помолчи!..
Дворянин опасливо покосился на земского старосту.
– Ладно, Чиркин, что ты не вчера попался: попал бы одиннадцатым на плаху… – сказал кузнец.
– Я выборный земский, как ты! – возразил дворянин.
– Вчера бы не разбирались: народ распалился. Ты с площади убежал, не видел, чего там творилось…
– Не место мне было там. Я сам дворянин, а тут… – оправдывался Чиркин.
– Да я разумею… – успокоил его Мошницын. – Тут вот письмо от дворян, что сидят заперты на подворье, – сказал
Чиркин вышел вместе с Михайлой из Земской избы. Михайла пошел с ним на подворье, зашел в палату к дворянам.
– Сказывали, пища худа? – спросил он.
– Голодно, – ответил один из дворян.
– Ну, ин Чиркин отведает, как она, – пообещал Михайла и шагнул за порог. Чиркин – за ним.
– Ты куда?! – остановил кузнец.
У Чиркина замерло сердце, он не мог сказать слова от неожиданности.
– Отведай кормов дворянских, – усмехнулся кузнец, загородив ему выход. – Ден через пять я зайду, скажи каковы.
– Хитер ты, кузнец, – сказал Чиркин.
– Не хитрее тебя. Ишь ты, сколь народу собрал к челобитью. Боюсь, еще жиже харчи у вас станут, – отозвался кузнец.
– Ну, смотри – хитри, да хвост береги! – произнес дворянин с угрозой.
– Была бы голова цела, а на хвост нам не наступишь! – огрызнулся кузнец. – Ну, сиди покуда. Прощай. – И Мошницын вышел.
3
Во Всегородней избе все вскочили и бросились к окнам, когда загудел сполох.
На дощане у Рыбницкой башни среди кучки народа стоял Гаврила. Люди уже бежали на площадь из разных улиц…
Площадь наполнялась народом. Из Земской избы подошли выборные. Взбирались на дощан, витались за руку с хлебником.
– Ну, Михайла, взялись мы с тобой за дела: я – Макария, ты – дворянина… Так-то дружно пойдет – всю измену прикончим, – дружелюбно сказал Гаврила.
Мошницын что-то пробормотал невнятно и неуверенно…
– Пошто звонить велел?! – громче нужного спросил Томила Слепой, стараясь держаться так, словно меж ним и хлебником все оставалось по-старому.
Но хлебник, словно не слыша его, шагнул вперед, на край дощана, и обратился к толпе, наполнившей площадь:
– Господа псковитяне! Меньшие и большие, попы и стрельцы и всех званий!
Шиканье и шепот промчались по площади от передних рядов до самых лавок. Все стихло, и в полной тиши хлебник внятно сказал:
– Господа, у нас нова измена!
– Выводи, Левонтьич! – крикнули снизу.
– И то, мы с Мошницыным двое ее выводим! – ответил Гаврила. – Во Всегородней избе сидел в выборных главный повинщик, Чиркин. Его Мошницын за караул посадил. Да еще измена была в Троицком доме: владыка Макарий к боярам писал отписку да чаял ее с Сумороцким послать. Владыку мы взяли за караул…
– На чепь его, Левонтьич!
– На чепь Макарку! – закричали в толпе.
– Сидит, – успокоил Гаврила и продолжал: – А в Троицком доме нашли мы от земского сыска сокрытых изменных и воровских людей – подьячего Шемшакова да отставного всегороднего старосту Подреза, стрелецкого голову Степана Чалеева да четверых дворян: Тучкова, Бутова, Сицкого и Балдина, а кой-то еще человек убег по задам, и неведомо, кто был.