Остров Буян
Шрифт:
Время шло к пасхе. Город готовился к празднику. На торгу уже появились в изобилье праздничные товары: творог, сметана, масло и яйца. Наконец крендельщица, бабка Хавронья, вынесла последний товар, знаменующий приближение пасхи, – искусно слепленные сахарные розаны для украшения куличей… В воздухе пахло весной.
И вот на поповой кобыле по последней санной дороге Иванку послали в лес за красными прутьями вербы, унизанной нежными весенними «котятами»… Он вез по городу полный воз, а малые ребятишки бежали за ним и кричали:
– Дядь, вербочку дай! Дяденька, дай одну!..
И польщенный «дяденька» щедро кидал им с воза пушистые ветки…
Жизнерадостность
На страстной неделе Иванка сидел дома, помогая бабке, Федюньке и Груне красить крутые яйца, которыми бабка хотела в праздник поторговать на гулянье. Взяв иглу, Иванка искусно чертил на красных скорлупках заглавные буквы праздничного привета «X.В.» и разрисовывал их узором…
– Бачка, когда ж с кузнецом обо мне сговоришь? – внезапно спросил Иванка.
Старуха переглянулась с Истомой.
– Аль лытушничать надокучило? – спросил Истома, словно бы удивленный.
– Не мало дите! – солидно отозвался Иванка. – Кузнец что стукнет, то гривна в кошель. Обучусь – откуплю Первуньку…
– Коли мука моя такое в нем сотворила, то богу свечу за муку поставить надо, – ночью шепнул Истома жене.
Назавтра он сам зашел к Мошницыну в кузницу и порядил Иванку в ученье с первого дня фоминой недели…
6
Псков гудел пасхальными колоколами.
Высоко в голубизне, сверкая белыми крыльями, кружилась стая домашних голубей. Весело чирикали воробьи, расклевывая лошадиный помет на разъезженных дорогах. Улицы блистали лужами и ручьями. Собор, приходские церкви, монастыри в кремле, в городе и по слободам перекликались на своем колокольном языке.
Пестро, по-весеннему разодетая в легкие однорядки и зипуны, гуляла молодежь, и посадские зубоскалы переводили колокольные песни на свой лад, подслушав в них затейные слова.
«Испекли оладьи, испекли оладьи!» – хвастали серебряные язычки Предтеченского девичьего монастыря.
«Да-ай! Да-ай!» – по-бычьи мыча, просил большой колокол.
«Брел боярин по дор-роге, тряс боярин бород-дой!» – болтливо рассказывали колокола Троицкого собора в детинце.
Праздничные дудки, волынки, балалайки подпевали, поддудукивали, подтренькивали колокольному трезвону.
Река Великая лежала, грозно вздувшись, готовая вот-вот взломать лед…
Была уже суббота, последний день пасхи. Люди отхристосовались, отцеловались, успели объесться пасхами, куличами и ветчиной, и только изредка, встречаясь на улице, обнимались какие-нибудь две свахи или кума с кумом…
Каждый год изо дня в день всю пасху Иванка с утра торчал на колокольне. Но вот уже два дня как отец не пускал Иванку с товарищами на колокольню, и в этом был виноват подьяческий сын Захарка, Пан Трык.
С колокольни Пароменской церкви как на ладони был виден весь двор подьячего Осипова. Захарка, Пан Трык, не водясь ни с одним из ребят, играл во дворе сам с собой в бабки и при этом, удачно сбивая кон, каждый раз искоса взглядывал на ватагу «халдеев», торчавших, как воробьи, на звоннице. Ребята стали дразнить его тем, что он хват в игре только с самим собою. Пан Трык похвалился, что обыграет всех разом. Завязался горячий спор, который решительно завершил Иванка, пустив со звонницы вниз не совсем безобидную струю. Струя не достигла врага – Захарка остался невредим, но зато невинно пострадала проходившая внизу крендельщица Хавронья, после чего Истома
В последний день пасхи Иванка с товарищами отправились по чужим колокольням.
Они прошли прямо по льду через Великую. Обходя полыньи, не слушая предостерегающих окриков подвыпившего стрельца, направились они к церкви Дмитрия Солунского и поднялись на колокольню.
Звонареву сыну Иванке вся ватага без спора уступила первенство в звоне: звоня за отца и вместе с отцом, он наловчился выделывать на колоколах такие коленца, которые не каждому удавалось вызвонить.
Поставив Якуню Мошницына подручным к большому колоколу, Иванка по-хозяйски деловито разбирал веревки: в правую руку – веревочку тонкоголосых запевных голосишек, в левую – самых звонких, меднопевучих, с низкими голосами колоколов чуть-чуть покрупнее; под правую ногу – дощечку с веревкой от крупного, с дьяконским голосом бурливого богатыря, под левую – чуть поменьше, словно его меньшой брат-подросток.
Ребята еще болтали и пересмеивались, Иванка еще не завел напева, когда снизу вдруг грянуло и загрохотало над городом, будто иноземное воинство, подступив под стены, ударило разом из ста тысяч пищалей [64] : это весна взломала лед на Великой. Широкое синее брюхо реки лопнуло и закипело, запучилось. Все ребята взглядами приковались к зрелищу, происходившему у самого подножия стены, за которой стояла звонница. Лед подымался горой, ломаясь и громоздясь, сталкивался, крошился, теснился гребнями в огромных водоворотах. И словно в ответ на пальбу, раздававшуюся с реки, Иванка передернул веревки, подпрыгнул. Дрогнули колокола, заглушая гул над рекой, и загудели, словно второй ледоход взбушевался в небе над Псковом. Сын кузнеца Якуня вступил ударом в большой колокол, и праздничный звон поплыл, веселый, торжественный, величавый.
64
Пищали – ружья или пушки в зависимости от калибра; ручная пищаль, или «рушница», – ружье, «ломовая пищаль» – осадная пушка.
Свободные от звона ребята, ожидая своей очереди потрезвонить, наблюдали с колокольни, как, бросив звон, вглядывались в сторону реки звонари с других звонниц, как собрались гурьбой караульные стрельцы у Власьевских ворот, по городу из дворов выбегали стайками ребятишки, из лавок выходили сидельцы в белых праздничных запонах. Все направлялось к реке. Даже сам воевода выехал из дому на мышастом коне вместе с полдюжиной разодетых дворян.
Иванка старательно вызванивал тонкоголосый узор и даже зажмурился от увлечения. Но вдруг открыл глаза и, взглядом скользнув по шири бушующего ледохода, замер в ужасе и уронил веревки колокольных языков: на льдине, крутясь среди реки, плыла его мать с корзиной белья у ног. Рядом с ней плыла знакомая прорубь и дорожка, наезженная за зиму салазками Иванки.
Утром Авдотья взялась постирать для Иванки, чтобы отправить его в чистом к кузнецу. Истома предупредил:
– Не ходи полоскать со льда – трещит!
– Ванюша, принес бы ведерка четыре в ушат из колодца, – попросила мать.
– Ива-анка-а-а! Пошли-и-и! – в тот же миг закричали ребята с улицы, и Иванка забыл о воде…
Увидев мать на реке, он понял все, что случилось.
– Мама-аня-а! – надсадно заголосил он, но голос его в собственных ушах, натруженных звоном, был тонок, как воробьиный писк.