Остров (др. перевод)
Шрифт:
– Что там с последними исследованиями? Когда собираются начать тестирование? И сколько времени понадобится, чтобы все это добралось до нас? Вы в этом насколько участвуете?
Это был допрос, которого Киритсис не ожидал, но он ведь и не предполагал, что его встретит кто-то вроде Пападимитриу.
– Все только в самом начале, – осторожно ответил он. – Я лишь отчасти занят в большой исследовательской программе, ее финансирует Фонд Пастера, но мы ищем не только лекарство. Есть несколько новых направлений в лечении и предупреждении болезни, они обсуждались пару лет назад на конференции в Каире, поэтому я и приехал сюда. Я хочу убедиться,
Пападимитриу, актер от природы, сумел скрыть свое разочарование вестью о том, что долгожданного лекарства пока нет.
– Это плохо. А я-то обещал семье, что вернусь в Афины к Рождеству – полагался на ваше магическое зелье, – пошутил он.
Киритсис был законченным реалистом. Он отлично понимал, что может пройти еще несколько лет до того, как эти люди получат действенное лечение, поэтому он не хотел пробуждать в них напрасных надежд. Проказа – болезнь почти такая же старая, как сами горы, и она не собиралась сдаваться сразу.
Когда мужчины направлялись к больнице, Киритсис с некоторым недоверием отмечал окружавшие картины и звуки. Все здесь выглядело как в обычной деревне, хотя, возможно, и не так ухоженно, как в большинстве частей Греции. Кроме нескольких островитян с увеличенными мочками ушей или искривленными ногами – признаками, которых большинство людей просто не заметили бы, – здешние жители могли быть приняты за самых обычных деревенских, которые занимались своими делами. В это время года немногих удавалось рассмотреть как следует. На мужчинах были натянутые до бровей шапки и куртки с поднятыми воротниками, а женщины плотно кутались в шерстяные шали, замотав ими головы и плечи, чтобы защититься от холода. А ветер дул все сильнее с каждым днем, и дождь лил непрерывно, превращая улицы в ручьи.
Мужчины прошагали мимо лавок с застекленными витринами и ярко расписанными ставнями, мимо пекарни, где булочник как раз доставал из печи очередную порцию золотистых буханок, – он заметил взгляд Киритсиса и кивнул. Киритсис в ответ коснулся полей шляпы. Перед церковью они свернули с главной улицы. Над ними на склоне стояла больница. Снизу она выглядела просто величественно, ведь это было самое большое строение на острове.
Лапакис уже стоял у входа, чтобы поздороваться с Киритсисом, мужчины обнялись в искреннем порыве. Некоторое время они засыпали друг друга вопросами: «Как ты поживаешь? Давно ты здесь? Что в Афинах нового? Расскажи о новостях!»
Но вскоре радость встречи уступила место практическим делам. Время шло быстро. Лапакис провел Киритсиса по больнице, показывая амбулаторию для приходящих пациентов, процедурную и, наконец, стационарное отделение.
– У нас пока что очень мало возможностей. Через несколько дней на остров должны привезти еще несколько человек, и многие уже нуждаются в стационарном лечении, а мы только и в силах, что давать большинству лекарства да отправлять их по домам, – устало пожаловался Лапакис.
В единственной палате больницы стояло десять кроватей, между которыми оставалось пространство не более полуметра шириной. Все койки были заняты, на них лежали и мужчины, и женщины, хотя и трудно было разобрать, кто есть кто, потому что через ставни на окнах просачивалась лишь тонкая полоска света.
Большинство этих больных уже доживали свои последние дни. Киритсис, проведший немало
– Все эти пациенты – в реактивном состоянии, – тихо произнес Лапакис, прислонившись к дверному косяку.
Это была та фаза лепры, когда все симптомы болезни проявляются усиленно, иногда это длится дни, а иногда и недели. Во время этого периода пациенты испытывают ужасающую боль, страдают от жестокой лихорадки, а открытые язвы терзают их, как никогда. Лепра заставляла их невероятно страдать, но иной раз это означало борьбу организма с болезнью, и случалось, когда боли утихали, люди обнаруживали, что исцелились.
Пока двое мужчин стояли в дверях палаты, большинство больных хранили молчание. Только один время от времени странно кряхтел, а другой, которого Киритсис принял за женщину, испускал стоны. Доктора вышли в коридор. Наблюдение за страдающими казалось грубым вторжением в глубоко личное.
– Идем в мой кабинет, – предложил Лапакис. – Там и поговорим.
Он повел Киритсиса по темному коридору к самой последней двери слева. В отличие от палаты в этой комнате было светло. Огромные окна, начинавшиеся примерно на уровне талии и поднимавшиеся к высокому потолку, выходили на Плаку и горы, вздымавшиеся за ней. К стене был приколот большой лист с архитектурным планом – на нем была изображена больница в ее нынешнем виде, а красные контуры показывали дополнительные строения.
Лапакис заметил, что план сразу привлек внимание Киритсиса.
– Это все мои проекты, – пояснил он. – Нам нужна еще одна палата и несколько процедурных. Мужчины и женщины должны проходить лечение раздельно. Если уж мы не можем спасти им жизнь, то, по крайней мере, надо сохранить больным их достоинство.
Киритсис подошел ближе к схеме. Он знал, как мало внимания правительство обращает на здравоохранение, и в особенности на здоровье тех, кто считается неизлечимо больным, и просто не сумел скрыть свой сарказм.
– На это понадобится куча денег, – констатировал он.
– Знаю, знаю, – устало откликнулся Лапакис. – Но поскольку к нам теперь привозят больных не только с Крита, но и из материковой Греции, правительство просто обязано выделить хоть какие-то средства. Когда ты увидишь некоторых здешних пациентов, ты поймешь, что они не из тех, кто готов принять отказ. Но что тебя привело на Крит? Я был рад получить твое письмо, но ты ведь не объяснил, зачем едешь.
Мужчины заговорили с той легкостью и доверием, какие свойственны людям, проведшим вместе студенческие годы. Они оба учились в медицинской школе в Афинах, и хотя со времени их последней встречи прошло уже шесть лет, они держались так, словно никогда и не расставались.
– Да все очень просто на самом деле, – ответил Киритсис. – Я устал от Афин, а когда увидел сообщение о свободной должности в Ираклионе, в отделении дерматологии, то воспользовался этим. Я знал, что там смогу продолжить свои исследования, в особенности при том количестве прокаженных, которые есть у тебя. Спиналонга – просто идеальное место для анализа проблемы в целом. Ты не будешь против, если я стану приезжать время от времени? И что более важно, как ты думаешь, твои пациенты не станут возражать?