Остров (др. перевод)
Шрифт:
В баре наконец начался шум.
– Будем ли мы им сопротивляться? – взревел Павлос Ангелопулос, перекрывая все голоса.
– Да! – выкрикнули в ответ сразу человек сорок.
– До самой смерти! – снова зарычал Ангелопулос.
– До самой смерти! – повторила толпа.
Хотя немцы редко осмеливались выходить наружу после наступления темноты, мужчины по очереди несли вахту у дверей бара. Они говорили долго, засидевшись за полночь, пока наконец воздух в баре не стал густым от дыма, а на столах не выстроился целый лес серебристых бутылок из-под ракии. Англичане, зная, что для них стало бы смертельной
На взгляд англичан, прощание и объятия были слишком пылкими для столь краткого знакомства, но для греков такое проявление чувств дело обычное. Пока мужчины разговаривали и пили, несколько женщин пришли в бар с мешками провизии, такими тяжелыми, что солдаты едва смогли их поднять. Этого должно было хватить по меньшей мере недели на две, и англичане просто не знали, как выразить свою благодарность.
– Эфхаристо, эфхаристо, – снова и снова повторял один из них, знавший лишь это слово по-гречески.
– Да не за что благодарить, – твердили деревенские, – вы же нам помогаете. Это мы должны вас благодарить.
Пока все еще сидели в баре, Антонис Ангелопулос, старший из братьев Фотини, ускользнул и отправился домой, чтобы собрать кое-что: острый нож, шерстяное одеяло, сменную рубашку и свое оружие – маленький пистолет, подаренный ему отцом на восемнадцатилетие. В последнюю минуту он прихватил еще деревянную дудку, всегда лежавшую на полке рядом с самой драгоценной вещью отца – резной лирой. Это была тиаболи – деревянная флейта, на которой он играл с детства, а поскольку Антонис не знал, когда вернется домой, то не захотел оставлять ее.
Как раз в тот момент, когда он застегивал пряжки ремней на своей кожаной сумке, в дверях появилась Савина. Все жители Плаки мало спали в последние несколько дней. Люди были насторожены, полны тревоги, их время от времени поднимали с постелей вспышки в небе, говорившие о том, что вражеские бомбы падают на их города и села. Как можно спать, когда они почти уверены в том, что и их собственные дома вскоре запылают огнем, если они то и дело слышат грубые голоса немецких солдат, поселившихся в конце улицы? Савина тоже лишь дремала и сразу проснулась, услыхав шаги по твердому земляному полу и скрежет металла по шершавой стене, когда сын снимал пистолет с крючка, на котором тот висел. Конечно, Антонис совсем не хотел, чтобы мать его увидела. Она ведь станет его отговаривать.
– Что это ты делаешь? – спросила Савина.
– Хочу им помочь. Провожу этих солдат – они же заблудятся в горах, если с ними не пойдет тот, кто знает местность.
Антонис говорил с вызовом, как человек, ожидающий яростного сопротивления. Но к немалому своему удивлению, вдруг понял, что мать согласно кивает. Конечно, ее желание защитить сына было таким же сильным, как всегда, но она знала, что он поступает правильно.
– Ты прав, – сказала Савина и добавила с полным убеждением: – Это наш долг – поддержать их, как только можем.
Савина на мгновение сжала сына в объятиях, и он ушел, боясь
– Будь поосторожнее, – негромко произнесла в темноту мать, хотя парень уже отошел слишком далеко. – Пообещай мне, что будешь осторожен.
Антонис бегом вернулся в бар. Солдаты уже вышли на площадь, последние слова прощания были произнесены. Он поспешил к ним.
– Я вас провожу, – сообщил он англичанам. – Вам нужен тот, кто знает все пещеры, расселины в ледниках и ущелья. Одни вы там можете погибнуть. Я научу вас, как выживать в горах – как найти птичьи яйца, съедобные ягоды и воду в таких местах, где вы и искать бы не стали.
Солдаты что-то одобрительно пробормотали, когда знавший греческий язык товарищ перевел им слова Антониса, а переводчик шагнул вперед.
– Там весьма опасно. Мы это уже поняли, на собственном опыте научились. Мы тебе очень благодарны.
Павлос держался в сторонке. Как и его жена, он буквально терял голову от страха за своего первенца, но и восхищался им. Он растил своих сыновей, рассказывая им все об окружавшем их мире. Опыт Антониса поможет англичанам, ведь сын чувствовал себя в горах как дома. Он знал, какими растениями можно отравиться, а какие можно есть, из листьев каких кустов можно изготовить отличный табак. Гордясь храбростью Антониса, тронутый его энтузиазмом, Павлос обнял сына, а потом, прежде чем пятеро мужчин отправились в путь, повернулся и пошел домой, зная, что его ждет Савина.
Гиоргис обо всем этом рассказал Элени, когда очутился на острове на следующий день.
– Бедняжка Савина! – хрипло воскликнула Элени. – Она, должно быть, заболела от тревоги!
– Но кто-то ведь должен был это сделать. А этот юноша готов к приключениям, – беспечным тоном произнес Гиоргис, стараясь немного смягчить впечатление от ухода Антониса.
– Но как долго он будет отсутствовать?
– Никто не знает. Это все равно что спрашивать, как долго будет идти сама война.
Они оба посмотрели через пролив на Плаку. Несколько человек виднелись на берегу, люди шли по своим делам. С такого расстояния все выглядело как обычно. Никто бы и не подумал, что Крит оккупировали враги.
– А от немцев есть какие-то неприятности? – спросила Элени.
– Да ты бы и не догадалась, что они там, – ответил Гиоргис. – Они патрулируют днем, но вечером их не видно. Но все равно такое чувство, что они за нами постоянно наблюдают.
Последнее, о чем Гиоргис стал бы рассказывать Элени, так это об ощущении постоянной угрозы, теперь как будто пропитавшем сам воздух.
– Как ты себя чувствуешь, Элени? – сменил он тему.
Состояние его жены начало ухудшаться. Пятна на лице распространялись, голос стал хриплым.
– Немножко горло болит, – призналась Элени. – Но это всего лишь простуда, я уверена. Расскажи лучше о девочках.
Гиоргис без труда понял, что Элени тоже хочется сменить тему. Он знал, что не следует слишком много говорить о ее здоровье.
– Анна как будто стала повеселее. Она все так же усердно учится, но вот дома ничего делать не желает. Вообще-то, она, пожалуй, еще ленивее стала. Свою тарелку она еще может помыть, а вот до тарелки Марии и не дотронется. Я уже готов сдаться и отстать от нее.