Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

Брайсон Билл

Спустившись по Королевской миле, я снова оказался у входа во дворец Холируд и пробрался к центру по темноватым переулкам. В конечном счете меня занесло в необычный паб на площади Сент-Эндрю под названием «Черепица» — вполне подходящим, потому что весь он, от пола до потолка, был выложен узорной выпуклой викторианской плиткой. Впечатление создавалось, будто выпиваешь в туалете принца Альберта, — не так уж плохо, как выяснилось. Во всяком случае, что-то в пабе, как видно, меня зацепило, потому что я не по уму перебрал пива и, выйдя, обнаружил, что почти все рестораны уже закрылись. Пришлось доковылять до своего отеля, подмигнуть ночному портье и улечься в постель.

Утром я проснулся страшно голодным, бодрым и с небывало ясной головой.

Я подал себя ко входу в ресторан «Каледонии». Человек в черном костюме спросил, угодно ли мне позавтракать.

— Угодно ли Ферту-Форта? [36] — игриво спросил я в ответ и пихнул его в бок.

Меня проводили к столику. Я был таким голодным, что отверг меню и попросил тащить все, что есть, потом блаженно развалился и стал праздно разглядывать меню, в котором обнаружил цену полного горячего завтрака: 14.50. Я поймал проходящего официанта.

36

Намек на название залива Ферт-оф-Форт, на котором стоит Эдинбург.

— Простите, — сказал я, — но здесь сказано, что завтрак стоит 14.50.

— Совершенно верно, сэр.

Я ощутил, как похмелье стучится в ворота черепа.

— Вы хотите сказать, — спросил я, — что в дополнение к кругленькой сумме, которую я выложил за номер, я должен еще заплатить 14.50 за яичницу и овсяное печенье?

Он признал, что все более или менее так и обстоит. Я отменил заказ и попросил взамен чашку кофе. Ну, честное слово!

То ли это утреннее облачко на моей безмятежности подпортило мне настроение, то ли дождик, закапавший на улице, только Эдинбург при свете дня показался не так хорош, как накануне. Люди на тротуарах прятались под зонтами, и машины проносились по лужам с неприятным раздражающим звуком. Джордж-стрит, центральная магистраль нового города, предоставляла несомненно отличный, хоть и мокрый вид на свои памятники и торжественные площади, но избыток георгианских зданий был осквернен нелепыми современным фасадами. Прямо за углом от моего отеля располагалась контора какого-то поставщика продуктов, со сплошной стеклянной витриной, налепленной на фасад восемнадцатого столетия, — настоящее преступление, а на этой и окрестных улицах оно повторялось не раз.

Я побродил, подыскивая место, где бы поесть, и оказался на Принсез-стрит. Она тоже будто переменилась за ночь. Вчера, когда по ней спешили домой усталые работники, она казалась живой и заманчивой, даже будоражащей, а теперь, в тусклом дневном свете, выглядела просто безрадостной и серой. Я прошелся по ней, высматривая кафе или бистро, но за исключением нескольких откровенно низкопотребных забегаловок, где еду просто наваливали на прилавки, вскрывая жестянки с консервами, Принсез-стрит могла предложить лишь обычный набор сетевых заведений и магазинов: «Бутс», «Литтлвуд», «Вирджин рекордс», «Маркс и Спенсер», «Бургер-кинг» и «Макдональдс». Чего, на мой взгляд, не хватает центру Эдинбурга — освященных временем и заслуживших любовь горожан кофеен в венецианском стиле, благородных чайных, таких мест, где на подставках лежат пачки газет, стоят пальмы в горшках и, пожалуй, полная маленькая леди играет на пианино.

Кончилось тем, что я, раздраженный и нетерпеливый, вошел в набитый битком «Макдональдс», прождал целую вечность в длинной нервной очереди, став еще более раздраженным и нетерпеливым, и наконец заказал чашку кофе и яйца «Макмаффин».

— Возьмете яблочный рулет? — спросил обслуживавший меня прыщеватый юноша.

— Простите, — ответил я, — разве я выгляжу умственно неполноценным?

— Пардон?

— Поправьте меня, если я не прав, но я, кажется, не просил яблочного рулета?

— Э… нет.

— Так что, я выгляжу таким тупым, что не способен попросить яблочный рулет, если бы мне его захотелось?

— Нет,

просто нам велят всех спрашивать.

— Считается, что в Эдинбурге все умственно неполноценные?

— Просто нам велят всех спрашивать.

— Ну, так мне не надо яблочного рулета, потому я его и не просил. Хотите знать, не хочу ли я отказаться еще от чего-то?

— Просто нам велят спрашивать всех.

— Вы запомнили, чего я хочу?

Он в смятении заглянул в свой блокнотик.

— Э, да, яйца «Макмаффин» и чашку кофе.

— Как вы думаете, удастся мне получить их сегодня утром или мы еще побеседуем?

— Ох, да, я сейчас принесу.

— Благодарю вас.

Ну, честное слово!

Потом, почувствовав себя чуть менее раздраженным, я вышел на улицу, где увидел, что дождь разошелся вовсю. Я перебежал через дорогу и по наитию нырнул в Королевскую Шотландскую академию — гордое ложноклассическое здание с подвешенными между колоннами знаменами, превращавшими его в слабое подобие занесенного в чужую страну рейхстага. Я заплатил 1.50 за билет и, встряхнувшись, как промокший пес, прошаркал внутрь. У них работала осенняя выставка, или, может, это была зимняя выставка, или круглогодичная. Я не заметил никаких объявлений, а картины были подписаны цифрами. За каталог, говоривший, что они означают, пришлось бы заплатить еще 2 фунта, что, откровенно говоря, разозлило меня, только что расставшегося с полутора фунтами (Национальный трест проделывает тот же трюк — нумерует деревья и растения и предлагает покупать каталог — одна из причин, почему я не доверил своих сбережений Национальному тресту). Картины в КША занимали много залов и, по-видимому, делились в основном на четыре категории: 1) лодки на берегу; 2) одинокие фермы; 3) полуодетые подружки художников, занятые туалетом; 4) французские уличные сценки, на которых всегда имелась хоть одна вывеска «BOULANGERIE» или «EPICERIE», так что их никак нельзя было спутать со сценками на улицах Фрэзербурга или Арброта.

Многие из этих картин — собственно говоря, большинство — были незаурядно хороши, и когда я увидел красные кружки, прилепленные к рамам некоторых, и догадался, что они продаются, меня охватило странное желание купить одну. Тогда я принялся подходить к леди, сидевшей у входа, и спрашивать:

— Простите, сколько стоит номер 125?

Она находила номер в каталоге и называла сумму, на несколько сотен фунтов превышавшую ту, что я был готов заплатить, после чего я уходил, а через некоторое время возвращался, чтобы спросить:

— Простите, а сколько за номер 47?

В одном зале я увидел картину, которая мне особенно понравилась — какой-то парень по имени Колин Парк изобразил залив Солвей, — и леди, найдя ее в каталоге, назвала цену: 125 фунтов. Это была подходящая цена, и я купил бы картину не сходя с места, даже если бы мне пришлось тащить ее до Джон-о-Гроутс под мышкой, но тут леди обнаружила, что посмотрела не на ту строку и что 125 фунтов стоит вещица примерно в три квадратных дюйма, а Колин Парк значительно дороже, так что я снова ушел. Наконец, когда ноги у меня заболели, я испробовал другой подход и спросил, нет ли у них чего-нибудь за пятьдесят фунтов или меньше, а когда оказалось, что нет, отбыл, обескураженный, но сэкономивший 2 фунта на каталоге.

Потом я пошел в Национальную галерею, которая понравилась мне еще больше, и не только потому, что туда пускали бесплатно. Шотландская Национальная галерея запрятана на задворках KШA и снаружи не производит особенного впечатления, но внутри отличается имперским величием девятнадцатого века, с красной обивкой стен, огромными картинами в роскошных рамах, разбросанными по залам статуями обнаженных нимф и позолоченной мебелью, так что на ум приходит прогулка по будуарам королевы Виктории. Картины были мало того, что выдающиеся, так еще снабжены табличками, рассказывавшими их историю и что за люди на них изображены — я нахожу это весьма удобным и рекомендую для повсеместного применения.