Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Шрифт:
— Слышь, дядько! Покушать у тебя нэмае?
Это был Грицько — друг Анжелики и недруг Чугуновского, который, проводив ее, решил выкрасть альбомы марок самостоятельно. Он пробрался две ночи назад в знакомый сарай, но присутствие людей в доме, дождь, сырость, холод и голод сковали его. Он бы и убежал — а куда тут убежишь, если ты не рыба! Грицько мог бы прикинуться пострадавшим местным парубком, но это не приходило ему в голову. Не зря говорят, что на воре шапка горит. Он крепко сдерживался, чтоб не взвыть от такого карцера. Он уже и к Богу:
— Господи! Другие-то вон что! А я
И вот Господь прислал сюда этого любителя ночного бассейна. Грицю даже показалось, что он уверовал в москальского Бога. Он в сильных чувствах пообещал Господу самую большую свечу по окончании дела. Правда, не понимая — что за прок Господу в этих свечах? Что-то вроде акциза, что ли?
— Руки в гору, дядько!
Колотеева, которому становилось холодно мгновение назад, бросило в жар. Он спросил угрюмо:
— Ты кто? Верни, бинть, оружие!
— Та найщо тоби, дядечко? Ты ж в мэнэ давно на кукане… Схотив бы — вбыв бы!
«Точно мне снилось! Украина воюет против России!..» — мелькнуло в мыслях агента, и он спросил:
— Ну?
— Шо ну? Каральку загну! Йисты хочу… Три дня в цей риге ховаюсь… Одежку вот твою сухэньку знайшов да надив, слава Богу!
— Так иди в дом. Скажи, бинть, Колотеев велел накормить. А пистолет мне верни!
— Ни-и, дядечко! Лохив нэма! Отыди от пэрэлаза, кажу, ну? И швыдко — харей к стинке! Швыдче!
Колотеев отошел и встал. Он слышал, как хохол заключил дверь на замок, что висел за хоботок в щеколде, звук тихих шагов вдоль стены сарая. Не одеваясь, кинулся к лестнице с намерением, осмотревшись, спуститься через крышу. Но услышал звук выстрела и удар грузного тела о стену с внешней стороны. Он слышал, как тело, мгновение назад принадлежавшее его обидчику, сползло по стене и глухо ударилось об отмостку.
Вот и поторгуйся с Господом Богом.
«Наши кокнули или снайпер?» — подумал он. Нашел в темноте сарая лом, вставил в небольшой зазор между дверью и косяком, отжал дверь так, что клацнули выдираемые гвозди. Дверь поддалась.
Тогда голый, замерзающий агент отошел в глубину сарая, чтобы с разбега наддать дверь плечом, но вспомнил о неугомонном снайпере. Внутренний диалог его был примерно таков:
«Вот и пригодится дымовая шашка… Зажгу дымовую шашку!»
«Чем ты ее зажжешь? Зажигалка в одежде. Сигнальный фонарик там же, сигареты — все в одежде. Одежда на трупе. Труп на улице… Скоро пойдет Жучков — и будет два трупа — снайпер не пропустит».
«Кричи! В доме услышат!»
«А что кричать? Это какую надо глотку иметь! Ну, закричу. Ну, не расслышат… Ну, высунутся уточнить: чего я кричу? И — привет, господа апостолы Петр и Павел?»
Он приседал, припрыгивал на месте, обнимал себя руками, как начинающий мим. Холод мешал думать, однако агент догадался найти в темноте мокрую одежду незнакомца, а в карманчике брюк — зажигалку. Покрутил колесико непослушными пальцами. И диалог продолжился:
«Ну? Съел? Здесь ведь электрозапал или запал-спичка! А запалы-спичка — тоже в кармане куртки, а куртка все там же… Выкинь чужую зажигалку!»
«Как
Он догадался осмотреть сарай и нашел в одном из углов старый ватник, а под плотницким верстаком — гвозди и почти пустую канистру с бензином. Колотеев становился похож на Робинзона. Надергал ваты из тюфяка, скрутил и пропитал ничтожными каплями бензина этот жгут. Потом снял с кастрюли крышку, гвоздем пробурил защитный слой фольги. Боясь взрыва, продырявил выходы для дыма и вставил запал в главное отверстие. Теперь пригодилась и зажигалка.
Все еще боясь взрыва после такой кустарщины, Колотеев выждал секунд десять и, в расчете, что шашка разгорелась, швырнул двухкилограммовую кастрюлю за угол сарая. До дома было метров тридцать, а облако дыма из такой скороварки покрывает четверть гектара. Этого должно было хватить при дожде и полном безветрии.
Примерно через минуту он почувствовал плотный запах нафталина — сработало…
50
Помолившийся, завернутый в теплые лохмотья Морисита Нацукава сидел у камелька на раскладном стульчике. Он с зачарованной улыбкой глядел на огонь буржуйки. В землянке Родиной Любы светились лампада под божницей и керосиновая лампа на столе, за которым, вместе с паром от картошки, вилась неспешная беседа между полковником Тарасом и самой насельницей скита.
— У нас уже и отбирать, сына, нечего… — говорила старая Люба полковнику.— Семь колен — семь перемен, а нам — редька триха, редька ломтиха, редька с квасом, редька с маслом, редька в кусочках, редька в брусочках да и редька целиком…
Тут же в небольшом пригоне дремали на шестке куры, жевала нескончаемую жвачку белая коза, уважительно глядя на поданное к столу молоко. Шимпанзе мучительно бездействовал без службы и ходил по жилищу, заглядывая с вопросом во все видящие его глаза. Он мучительно гримасничал, слушая, как Игнатий Сопрыкин дает японцу урок русского языка.
— Л-л-л… Вот так язык делай: л-л-л… Ну? Л-л-л… Эль-эль-эль! — тихо учил японца Игнатий.
— Р-р-р! — старался Морисита Нацукава, чудом спасшийся от гибели, но не от Игнатия. — Рь-эрь-эрь!
— Ну, епонский бог! Ты че такой-то?
— Епонский бог нет! Есть Иисус Христос!
— Да? Вот молодца! Ты язык,— он постучал пальцем по своему языку, — делай вот так! Не к небу… Ну? Л-л-л! Пликуси клепко зубами и делзы — ну? Тепель пой: ла-ла-ла-ла-а-а!
Морисите, как ребенку, интересней было не учиться, а слушать разговор взрослых.
— Значит, вы считаете, что это никакой не всемирный потоп, матушка? — спросил полковник.
— Говорил Господь, что второго потопа не будет. Значит, так тому и быть, сынок. Господь всему начальник.
Тарас покачал головой, утверждая этим согласие со своими соображениями, и спросил снова:
— Тогда что же это, матушка?
— Вразумление Божие…
— Здесь теперь версына брагодати и мира!.. — ввернул во взрослый разговор Морисита.
И взрослые отнеслись к этому весьма снисходительно. Русские всегда великодушно заблуждались в отношении иноземцев, относясь к ним, как к несмышленышам.