Остров кошмаров

Усачева Елена Александровна

Тут висела какая-то тряпка, и в первую секунду я подумала, что это вход в квартиру. Но это оказался проход. Над головой перемычки между домами, сушится белье. Из-под ног с визгом выбегает облезлая шавка.

«Чупакабра!» — испуганно решаю я. Но у псины короткая морда, поросшая усами, редкая бородка. А у чупакабры должны быть длинные некрасивые зубы и морда узкая, выдающаяся вперед.

Пока я оглядывалась на шавку, запуталась в белье. Освободилась от неприятной прохладной ткани и тут же врезалась в стену.

Свист

слева. Еще раз, настойчивей.

— Сюда!

Тонкая рука просовывается между двумя штакетинами забора слева. Я цепляюсь за нее и головой вперед ныряю в прореху.

— Это Пеппино, — сообщает мне голос, и только тогда понимаю, что я от страха зажмурилась.

Пеппино старше Луизы. Он высокий, худой, очень подвижный. Сейчас в полумраке я вижу его глаза, они словно светятся. Темное, то ли запыленное, то ли загорелое лицо и ослепительно светлый белок глаза. Может, одинокий солнечный луч так удачно падает?

— Испугалась? — лукаво спрашивает Пеппино.

— И не думала, — хорохорюсь я.

— Испугалась. — Пеппино доволен, словно это и было целью нашей сумасшедшей пробежки по Гаване. — Пойдем.

Пройдя по очередному лабиринту несколько шагов, я понимаю, что со мной снова говорят по-русски.

— Вы в школе русский учите? — догнала я Луизу.

Девчонка замерла, почесала ногу, подумала, задрав мордочку. Я невольно проследила за ее взглядом. Ничего там наверху не было. Стены хибар смыкались, образовывая вечную черноту.

— Угу.

Своим ответом Луиза вернула меня на землю. Легкий топоток сообщил, что нечего смотреть по сторонам, когда впереди нас ждет большое дело.

— Я поеду Россия. Буду там учиться. Вернусь и заработаю много денег, — сообщила Луиза и вдруг остановилась.

Впрочем, «вдруг» здесь такое же неуместное слово, как и «неожиданно». «Вдруг» было все, начиная со звонка редактора.

— Здесь, — прошептал Пеппино.

Он стоял около ступенек, уходящих вниз, и равнодушно смотрел в темноту подвала.

— Лаборатория. Комната. Вампир. Спускайся. Не бойся.

Чувство самосохранения взбрыкнуло и потребовало, чтобы я немедленно испугалась и никуда не пошла. Оно даже готово было проложить маршрут, не обращаясь к моим вечно дремлющим способностям ориентироваться в пространстве.

— Зачем? — спросило за меня мое чувство самосохранения.

— Я так и думал, — уронил на меня холодное презрение Пеппино. — Из Москвы, да? Сразу видно.

Он был необычайно расслаблен. Мой бы ребенок уже тридцать пять раз взорвался возмущениями и комментариями, а Пеппино. Ему вроде как было все равно, а с другой стороны, он чувствовал явное превосходство надо мной, что ему очень нравилось. Он еще меня постоянно слегка поддевал.

Соскальзывая гладкой подошвой кед с одной ступеньки на другую, Пеппино потек вниз. Луиза склонилась набок, ковыряя свои

царапки. Одна корочка наконец поддалась ее грязным ноготкам. Луиза выпрямилась, с любопытством изучая добычу. Из открытой ранки по лодыжке побежала резвая кровяная слеза.

Я еще успела подумать, что соваться с окровавленной коленкой в подвал, где живет вампир, — глупо. В ту же секунду из призывной темноты на меня пахнуло тяжелым воздухом. Грудь сдавило предчувствие беды. Ту-дум, ту-дум — застучало в висках. Зев подвала запульсировал. Или это у меня с глазами стало что-то происходить?

Луиза стояла рядом совершенно равнодушная к моим страхам и даже к тому, что по ноге у нее текла кровь.

— Иди! — позвал Пеппино.

Его не было видно. Он весь скрылся там, в страшном подвале. Стены глухо отражали голос, делая его неузнаваемым.

В конце концов! Я серьезный взрослый человек, пишу книжки про страхи и боюсь эти самые страхи! Кому скажешь, смеяться будут. У меня столько взрослых писателей в друзьях. Борис, например, или Эдуард, или Ирочка — все, все они будут смеяться… А не рассказать я им не смогу. Как это — не рассказать? Рассказать надо будет обязательно!

— А ты не пойдешь? — спросила я Луизу.

— Что там делать? — поморщилась она. — Скучно. А ты иди. Там прикольно.

И мне ничего не оставалось, как начать спускаться.

Ступеньки были узкие, стертые миллионами прошедших здесь ног. Из подвала тянуло влагой и гнилью. Сразу за порогом пропадал всякий свет. Но здесь уже стоял Пеппино со свечой и изучал порванные кеды на своих ногах.

— Он — там, — качнул свечой провожатый, показывая в темноту.

— А здесь?

— Лаборатория.

Пеппино повел рукой. Дрожащий огонек выхватывал то стол, то кресло, то стеллаж с прозрачными дверцами, за которыми стояло…

— Тут.

Пеппино пошел дальше, прочь от светлого прямоугольника входа, загородив собой свечу. Идти за ним приходилось наугад. Я все боялась наступить на кого-нибудь. На что-нибудь… Ждала, что услышу писк мышей…

— Эй! — позвал Пеппино.

Я вздрогнула от крика, от того, что наткнулась на провожатого в темноте, от того, что слишком ярко представила, что сейчас произойдет.

Свеча осветила небольшую комнату. В углу еле виднелось что-то, похожее на солому вперемежку с тряпьем. Подстилка шевелилась, будто сотня мышей разом решила вылезти на свободу.

Это были не мыши. Сначала показалась тощая серая рука. Она тяжело оперлась об пол, захрустела соломой.

Я еще пыталась крепиться, уверяя себя, что это шутка, что никакие дети меня ни к какому вампиру привести не могли. Что при слабом свете свечи я ничего такого не разглядела бы. Что ребятишки просто посмеялись надо мной — наслышана я была о веселых кубинских детях, шебутных, любящих розыгрыши.