Остров на краю света
Шрифт:
— Говори что хочешь, — пробормотал Аристид. — Торговля — это важно. И как наша святая, она обязана это понимать. Это удача Ле Салана.
— Мсье Бастонне!
— Ладно, ладно.
Мы склонили головы, как дети. Островная латынь — поросячья латынь, даже по церковным стандартам, но все попытки осовременить службу потерпели крах. В старых словах есть магия, что-то такое, что в переводе будет потеряно. Отец Альбан давно уже устал нас убеждать, что сила не в самих словах, но в чувстве, которое они выражают. У большинства саланцев эта идея не укладывается в голове и даже отдает кощунством. Католическая вера на
Две старушки-монахини остались и, стоя по обе стороны алтаря, сделанного из плавника, наблюдали за молебном. Деревенские молча ждали в очереди. Несколько человек — среди них Аристид — сняли с шеи «счастливые» бусины и возложили на алтарь под темным, равнодушным взглядом святой Марины.
Я оставила молящихся и пошла вниз на Ла Гулю, распростершийся и краснеющий в послезакатных лучах. Далеко-далеко, у края воды, почти теряясь в отблесках солончаков, стояла человеческая фигура. Я пошла к ней, наслаждаясь прохладой мокрого песка под ногами и мягким хлюпаньем отлива. Это был Дамьен.
Он поглядел на меня — в глазах отражался красный пандемониум заката. За ним темная линия поперек неба пророчила дождь.
— Видишь? — сказал он. — Все разваливается. Все кончено.
Я вздрогнула. Издали донеслись мрачные переливы песнопения Туанетты.
— Не думаю, что все уж так плохо, — сказала я.
— Не думаешь? — Он пожал плечами. — Мой отец ходил на Ла Жете на плоскодонке. Он говорит, там полно этих штук. Должно быть, штормами занесло по Гольфстриму. Мой дедушка говорит, это плохой знак. Идут тяжелые времена.
— Я и не думала, что ты веришь в приметы.
— Не верю. Но люди держатся за них, когда больше ничего не остается. Чтобы сделать вид, что им не страшно. Поют, молятся, вешают венки на святую. Словно это как-то поможет Ры... Рыж...
На последнем слове его голос сорвался, и он с удвоенной яростью уставился на воду.
— Он выберется, — сказала я. — Он из всего умудряется выбраться.
— Мне плевать, — неожиданно отозвался Дамьен, не повышая голоса. — Это он все затеял. Мне плевать, если он умрет.
— Ты на себя наговариваешь!
Дамьен заговорил, обращаясь куда-то к горизонту:
— Я думал, он мой друг. Я думал, он не такой, как Жоэль, Бриман и остальные. А оказывается, он просто врать умел лучше.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я. — Что он сделал?
— Я думал, они с Бриманом друг друга ненавидят, — сказал Дамьен. — Он притворялся, что это так. На самом деле они друзья, Мадо. С Бриманом. Они сотрудничают. И вчера, когда он попал в беду, он что-то делал для них. Для того и заплыл так далеко. Я сам слыхал, как Бриман это говорил!
— Работал на Бримана? Что же он делал?
— Он с самого начала на него работал, — сказал Дамьен. — Бриман ему платил за то, что он для нас строит. Я слыхал, как он говорил про это с Марэном возле «Черной кошки».
— Дамьен, — запротестовала я, — но он
— А что он такого сделал, э? — Голос Дамьена дрогнул; внезапно он заговорил совсем по-детски. — Построил эту штуку в заливе?
Дамьен показал на далекий Бушу — я различала только два сигнальных огня, мигающих, как лампочки на новогодней елке.
— Для чего? Для кого? Не для меня — это уж точно. Не для моего отца — он по уши в долгах и все ждет, чтоб ему повезло. Думает сколотить состояние на горсточке рыбы — разве можно быть таким идиотом? Не для Геноле, не для Бастонне, не для Просажей. Не для Мерседес!
— Ты несправедлив. В этом пляж не виноват. И Флинн тоже.
Солнце село. Небо было как синяк, бледнеющий по краям.
— Да, и вот еще что, — сказал Дамьен, глядя на меня. — Он не Флинн. И не Рыжий. Его зовут Жан-Клод. По отцу.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ВЕРНУЛСЯ В ДЮНЫ СКИТАЛЕЦ МОРСКОЙ [25]
1
Я бежала по тропе вверх, на утес, и мысли стучали в черепе, как семена в тыкве-погремушке. Чепуха какая. Флинн — сын Бримана? Не может быть. Дамьен, скорее всего, ослышался. И все же что-то у меня в душе кричало, что это — правда: мой радар, наконец-то обнаруживший опасность, вызванивал тревогу громче Маринетты.
Чутье говорило мне, что у меня перед глазами была куча доказательств — просто я предпочла их не замечать: тайная встреча, объятие, враждебность Марэна, то, что Флинн разрывался, не зная, кому хранить верность. Даже прозвище — Рыжий — перекликалось с прозвищем Бримана — Лис. У них было одно имя, на островной манер.
25
Парафраз строки из стихотворения Р. Л. Стивенсона «Реквием»: «Вернулся домой скиталец морской...» (пер. Вл. Бойко).
Но Дамьен всего лишь мальчишка; да еще охваченный муками первой любви. Не самый надежный источник информации. Нет, надо разузнать побольше, прежде чем мысленно вынести Флинну приговор. И я знала, куда мне идти.
В вестибюле «Иммортелей» никого не было, кроме Жоэля Лакруа — он сидел, положив ноги в ковбойских сапогах на конторку, и курил «житан». Увидев меня, он, кажется, растерялся.
— Э, Мадо. — Он криво ухмыльнулся и погасил окурок в пепельнице. — Тебе комната нужна?
— Я слыхала, мой друг здесь, — сказала я.
— Англичанин? Да, он тут. — Он опять картинно закурил, выпустив дым длинной ленивой струей, как в кино. — Доктор сказал, его нельзя трогать. Хочешь его повидать, э?
Я кивнула.
— Ну так вот, нельзя. Мсье Бриман не велел никого пускать — это и к тебе относится, ma belle [26] . — Он подмигнул мне и пододвинулся поближе. — Доктор прибыл экстренным рейсом, может, час назад. Сказал, это какая-то португальская медуза. Очень ядовитая.
26
Красавица (фр.).