Остров Разочарования
Шрифт:
— Что же удивительного в том, что очень пьяный человек утонул? Разве не было тогда сильного ветра? — спросил Егорычев. Ему казалось, что он уже почти полностью убедил своих слушателей.
Все согласились, что в пятницу, когда Яго отправился освежиться, дул достаточно свежий ветер, чтобы опрокинуть лодку, особенно если ею правит в дым пьяный человек.
— И еще, — продолжал Егорычев, все более утверждаясь в убеждении, что он берет верх над человеконенавистническими происками Фламмери, — попробуем даже на мгновение допустить нелепую
— Это именно так, — согласились его слушатели, окружая беседующих все более плотным кольцом.
— А разве Яго был достойным и ценным человеком?
— Все человечество презирает Фрумэна! — горячо воскликнул Гамлет.
— Он был большой негодяй, этот Фрумэн! — поддержали Гамлета его односельчане, но преподобный отец Джемс в благочестивом ужасе воздел руки, и люди замолкли. Они вспомнили, что со вчерашнего вечера полагалось совсем по-другому говорить о покойном Яго.
Егорычев понял, что не должен был, пожалуй, пускаться сейчас в оценку личных качеств первого квислинговца острова Разочарования.
— Так разве не ясно теперь, что Фрумэн погиб не от колдовства, а потому, что был мертвецки пьян?
— Белоголовый джентльмен всю прошлую ночь возносил молитвы всевышнему, и всевышний сказал ему со всей достоверностью, что покойный сэр Фальстаф Фрумэн погиб именно от колдовских чар и что напустили на него эти чары именно презренные люди Эльсинора, — сурово заметил колдун.
— Всю прошлую ночь все обитатели Священной пещеры провели вместе и бодрствовали. Я тоже бодрствовал и не видел, чтобы белоголовый хоть на одно мгновение предался молитве. Мы с ним были заняты самыми земными делами: разговаривали, делили с ним имущество и продовольствие.
— Можно молиться и будучи занятым самыми мирскими делами, — сказал отец Джемс.
— А почему не допустить, что белоголовому попросту померещилось, что он получил указания от бога?
— Это никак не может быть, сэр.
— А если я вам скажу, что белоголовый безусловно и сознательно сказал неправду? Что он все это выдумал, чтобы втянуть вас в братоубийственную войну?
— Этого не может быть, — убежденно отвечал колдун. — Если человек, пусть это даже сам белоголовый, сказал бы, что ему явился господь, и это была бы неправда, то это такой страшный грех, что его сразу поразил бы огонь с небес и он превратился бы в кучку пепла.
Островитянам последнее соображение показалось убедительным. Они закивали головами.
Позади толпы, у хижины, увешанной траурными венками, темнело на оранжевой циновке громоздкое тело Яго, плотно обтянутое старым засаленным эсэсовским кителем. Сейчас никто не обращал внимания на покойника. Даже его мать и вдова прекратили плач и причитания, не решаясь помешать разгоревшемуся
— И все же я утверждаю, что белоголовый нарочно и сознательно вводит вас в… — снова начал Егорычев, поняв, что он еще очень далек от окончательной победы.
В это время показался Гильденстерн. С его лица струился пот. Он был взволнован и не пытался скрыть этого. Из плетеной сумочки, висевшей у него, как и у остальных островитян, на левом плече и заменявшей одновременно и карманы и сумку, поблескивало что-то металлическое, в чем Егорычев без труда признал краешек большого складного немецкого ножа. Точно такой же нож был отобран Егорычевым у Кумахера и подарен Мообсу еще в первый день их пребывания на острове. Теперь он оказался у Гильденстерна. Вряд ли Мообс, как и большинство не участвовавших в войне, особенно увлекавшийся трофеями, по собственному почину отдал его Гильденстерну. Очевидно, он сделал это по предложению Фламмери. Итак, они уже начинают понемногу вооружать своих сателлитов.
— А Кид? — спросил Гильденстерна отец Джемс.
— Он там.
— Где там?
— У порога хижины.
— Что он там делает?
— Он лежит.
— Ты должен был привести его.
— Он не хотел идти. Он сопротивлялся.
— Ты должен был взять его за руку и привести.
— Он стал царапаться. Он меня всего избил, с головы до ног.
— И это испугало воина и старейшину Нового Вифлеема?! Хорошо, мы пошлем другого, и он приведет сюда этого строптивого мальчишку.
— Он его не приведет, — сказал Гильденстерн, глядя себе под ноги. — Его уже нельзя привести… Он… я… Я его убил.
— Ты убил гостя нашей деревни?!
— Я убил врага нашей деревни. Он сказал, что ненавидит людей Нового Вифлеема. Он сказал, что желает нам всем гибели.
— Поклянись! — крикнул Гамлет, кидаясь к задрожавшему Гильденстерну. — Поклянись, что он так сказал! И что он не хотел сюда идти и дрался, тоже поклянись!.. Ты понимаешь, что ты наделал?
— Понимаю. Я убил слугу дьявола, и теперь уже нам обязательно придется пойти войной на Эльсинор, потому что в противном случае они сами на нас нападут, чтобы отомстить за Кида. Это перст божий.
— Это перст божий? — строго перебил его отец Джемс.
— Это перст божий, что я убил этого Кида… Белоголовый сказал, что это перст божий…
— Откуда белоголовый знает, что ты убил Кида?
— Он сказал, что если я убью кого-нибудь, из Эльсинора, то это будет перст божий.
— Почему ты не клянешься? И почему у тебя в порядке прическа и все украшения, если он тебя так сильно избил?.. Ты нарочно убил его! — не отставал от него Гамлет. — Почему ты не клянешься?
— Белоголовый джентльмен, который беседует с богом и шестикрылыми серафимами, сказал мне, что слуг дьявола надо убивать на месте.
— Почему ты не клянешься? Ты все это придумал, что он отказывался идти… Ты нарочно убил этого славного парня, чтобы мы воевали с Эльсинором!