Остров традиции
Шрифт:
До Конрада окончательно дошло, что происходит. А тут ещё фон Вембахер, очевидно, считающий его полным профаном в спорте, наклонился к нему и стал объяснять и без того понятное:
– Это не соревнование, это ритуал. Добро обязано взять верх над Злом. Когда-то наш чемпионат страдал от «договорных матчей» – так крёстный решил их узаконить, сочтя, что предрешённый результат – тоже результат.
– Всё ясно, – ответил Конрад, тщетно стараясь переорать двадцать тысяч глоток. – Это за границей играют честно, потому что игра – модель их жизни. А у нас игра – не более, чем игра, тогда как модель жизни – война.
Фон Вембахер кивнул и хотел сказать
Конрад же думал, что, в сущности, игра по заранее написанному сценарию – очень даже в духе Традиции: так, в индейском лякроссе команда «живых» всегда побеждала команду «мёртвых», и лишь дундуки-европейцы попробовали привить ему дух «честного» соперничества.
– Вы правы. Едва кончится «матч», фанаты будут биться друг с другом уже не на жизнь, а на смерть, – расслышал он, наконец, слова фон Вембахера.
«Матч» подходил к концу, и то там, то здесь на трибунах уже вспыхивали потасовки. Конрад смотрел сквозь бронированное стекло и ждал, когда потасовка станет всеобщей, но тут услышал над самым ухом чей-то бархатный бас.
– Ну а теперь, господа хорошие, прошу ко мне в гостишки.
Пока бронированный кортеж двигался к загородной резиденции Фарнера, Конрад играл сам с собой в слова:
«Едва ли не к каждому сволочному слову можно подставить полупрефикс «зло-». В речевом узусе есть разве что «злоебучий» (у эстетов – «злопагубный»). А всё может быть «злом»: «злолох», «злочмо», «зловолк», «злозаяц», «злокомпьютер», «злопринтер», «злодверь». («Злоокно» – уже хуже. Видать, надо, чтобы с согласной начиналось). То же с другими частями речи: «злосидеть», «злосильный» (а уж «злослабый»-то!), «зловдруг»…
«Злологоцентрист» есть «гаплология». «Злогоцентрист» уж куда точнее.
Блин, надо остановиться. Засасывает…
Злочайники меня мало колебут, а вот злобуквы…
Притом злобздючие.
Полупрефикс «добро-» смотрится не так импозантно, но также весьма возможен, особенно с односложными существительными: «доброблядь», скажем… Или с трёх- и более -сложными: «добросиница», «добротелевизор»…
Роль приставки «добро-» выполняет приставка «благо-»!
«Благологоцентрист» – это что-то!
А как вам просто – «Благологос»?
Злачное месторожденьице!..
Приехали???
Если ты, читатель, добрался до этого места, то, безусловно, накопил к писавшему сие массу претензий. В частности – ни одной смены перспективы. Всё подаётся исключительно через призму Конрада Мартинсена! Ни разу автор не упускает его из виду и на всё смотрит его глазами. Сколько можно?
Увы, достолюбезный читатель, так надо. В смысле, так и задумано. Уж потерпи чуть-чуть – немного осталось. Хотя… чтобы живописать хоромы претендента в диктаторы, надо бы с точки зрения Конрада Мартинсена всё-таки съехать. Потому что вошёл он в обиталище Фарнера как во сне, и высидел два часа в полной отключке. Так что уж извини, читатель, описание экс- и интерьера генеральских хором в ближнем пригороде столицы читай у других авторов, более сведущих в фирменных лэйблах и трэйд-марках. Сочинитель же сего в них ничего не смыслит, как не смыслил и Конрад, весь вечер у генерала прогрустивший в уголке на мягком кресле.
Говорили же преимущественно генерал и Маргарита – она
По идее, генерал в последний раз в жизни видел своего крестника и его жену (хотел бы, конечно, повидать и крестникова шурина, да тот, в силу подросткового максимализма, проманкировал встречей с символом ненавистного ему государства). Поэтому Конрад ждал долгого и слёзного прощания с рыданиями на плече друг у друга. Маргарита, возможно, готовила тот же самый сценарий. Но Фарнер сумел настолько позитивно зарядить гостей, что прощание вышло лёгким и неокончательным – как если бы фон Вембахеры вновь бы навестили его через недельку.
– Отто говорил, что у вас отняли жилплощадь в столице. Я уже распорядился, чтобы вам её вернули. С понедельника можете заселяться.
Конрад понял, что его превосходительство снизошёл до разговора лично с ним и стал благодарить, в то же время объясняя, что не планирует жить в родном городе, так как ничего хорошего в его памяти с ним не связано. Но это говорилось на такой громкости, что генерал вряд ли что-то воспринял – тем более, что Маргарита не к месту закричала «Ур-раа!»
Генерал ещё всучил Анне и Конраду деньги. «Для старта», – пробасил он.
При всей обезоруживающей обворожительности генерала была у него одна червоточина – очень уж ему нравилось выпячивать своё всемогущество, играть роль Господа Бога.
Но Конрад знал: генерал – не Бог. Так, боженька. Потому что не в его силах свершить то, что одному лишь Богу подвластно. А именно: сделать однажды бывшее небывшим. Почему-то именно в просторных генеральских апартаментах Конрад расвспоминался. Всё о том же. И генерал не мог ни выпустить из-под пальцев пятилетнего мальчика цветик-семицветик с семью изящными лепестками, ни заставить тридцатилетнего дылду достойно противостоять Андре Орёлику. Он даже «вычислить» этого Орёлика не смог бы – поэтому Конрад о своём вороге и не заикнулся.
На следующий день пути Анны и Конрада разошлись. Анна отправилась на базар за семенами, а Конрад поехал на одну из центральных площадей.
Добирался часов пять, редко ездящим наземным транспортом. В метро, по слухам, в нескольких местах произошло обрушение. Кто говорил – теракт, кто говорил – износ ввиду отсутствия капремонта. Скорее всего, второе.
Раздумывал Конрад, не зайти ли ему заодно в издательство, выпустившее книгу автора «А. Клир» о Землемере. Раздумывал – и раздумал. Ничего он там не узнает – ни о личности автора, ни о путях распространения. Да и неважно всё это.