Остров традиции
Шрифт:
Конрад был настолько изумлён, что когда кончился этот номер программы, даже залепетал примерно такой текст: ради Бога простите, но господин Клир спит и негоже тревожить его чуткий сон. На это ему ответили примерно так: отсюда к нему звук не резонирует, физику знать надо.
– Гретхен! Ты прелесть! – отдуваясь после разудалой пляски, сказала Анна. – Конрад! У папы есть погребок… там хранятся вина. Будьте добры, принесите ещё.
Спускаясь в погребок, Конрад дважды больно стукнулся затылком, но три бутылки какого-то неведомого ему зелья обнаружил. Даже в погребке голоса двух подгулявших молодух были слышнее слышимого. Слава Богу, в этом часу ещё не ложились спать соседи – а то наверняка сбежались бы у калитки Клиров и обложили бы матом. А если бы Конрад выглянул в окно, он бы в самом деле увидел
– Ух ты! Ах ты! Все мы космонавты! – неслось по округе.
Правда, затем пластинку переставили: сменяя друг друга у клавесина, женщины вновь запели старинные мадригалы, но на сей раз – задорные, мажорные. Застольные вакхические песни ренессансных буршей. Женщины так завелись, что позабыли и про Конрада, и про накрытый столик, как забыли про беспомощного старика за стенкой.
И увидев, что Анна с Маргаритой уже «готовы», Конрад с ходу, без проблем откупорил новую бутылку и в два счёта опорожнил её.
– Гретхен! Ты прелесть! – восклицала Анна между куплетами.
– Анхен, ещё хочу! – кричала Маргарита.
А Конрад всё наливал себе и подливал. Вкус у вина был какой-то не винный, невинный какой-то… зато по чреву Конрада разливалось уже не тепло, а прямо полымя. И огромные тени женщин махали крыльями над его головой. Перед глазами роились синие, чёрные и прочие точки, разгорался внутри священный огонь, звуки ангельских голосов долетали откуда-то из заоблачных сфер, и ещё больше хотелось… всё того же… неизвестно чего… То есть – известно чего, ещё как известно… Не чего, а – кого… Он, Конрад, охотник в джунглях воспалённых нейронов своего мозга. И не кинжалом поражает он свою добычу, его оружие длиннее и мобильнее – вон как те отточенные стрелы на стене позади поющих женщин. Волшебницы, ворожеи, кудесницы, дарующие жизнь и забирающие её… пусть в ваших грудях трепещут оперённые хищные стрелы, пусть насквозь пронзают ваши сердца, пусть змеиные головки наконечников ядовито выглянут из запорошенных роскошными волосами стройных спин. До предела натянута тетива, точно в цель направлена твоя стрела, отравленная этиловым спиртом – она всего одна у тебя, Конрад; какую из прекрасных волшебниц поразит она первой?.. Вот эту, эту, шалунью в чёрной шали. Чёрную моль, летучую мышь. Шалопутку-баламутку-тряхомудку-трясогузку-синеглазку. Буриданов осёл между Рафаэлем и сексэпилом выбирает сексэпил.
– Конрад, тащите сюда ваш магнитофон, – призывала Маргарита.
– Гретхен, может быть, не надо? – вяло противилась Анна.
…ах, Маргарита-Маргарита, мы с тобой, как вахлак и вакханка, василиск и Василиса Премудрая, вурдалак и прекрасная вилисса – в вальпургиевом танце мы закружимся с тобой в варфоломеевской ночи… вакханка, весталка, хабалка, русалка… с искринкой, с игринкой, с икоркой, привезённой тобой из столицы… Мы с тобой…
Изящный мадригал потонул в грозном брачном рёве дикого быка. Заревев, Конрад резко, со страшным усилием оторвался от стула. Его повело вперёд, он опрокинул столик и, растопырив руки, рухнул прямо на Маргариту, потому что Анна оказалась проворней и отпрянула. Мёртвой хваткой молотобойца он сдавил женщину будто железным обручем, пытаясь найти опору. Сзади, неподвластные ему, волочились ослабевшие ноги. Маргарита, стараясь удержать равновесие, сделала два шага назад, и Конрад своей тяжестью вдавил её в стену. «А-а, пусти!» – визжала Маргарита, с перепугу позабывшая весь арсенал восточных единоборств. «Маргарита, я в натуре, не Мастер, я охотник», – бормотал Конрад. Со стены посыпались амулеты, эстампы, гравюры. Затем и Конрад, и Маргарита упали и забарахтались на полу. Сверзился лук, пребольно стукнув Конрада по затылку.
Трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы Анна не догадалась пощекотать стрелой задницу Конрада. Охальник задёргался, задрыгался и замер. Маргарита, стеная и ахая, вылезла из-под него. Её волосы превратились в банное мочало; шаль висела на ней как половая тряпка.
– Ты… я хочу тебя… – рычал Конрад, лёжа на полу ничком, слабенько шебуршась и не стесняясь в выражениях.
Анна включила свет, задула свечу, плеснула остатки водки в бокал (благо не всё вылилось на пол) и дала отхлебнуть Маргарите. Та тряслась осиновым листом и блеяла овечкой.
– Ещё, – попросила она.
– Не надо, – сказала Анна.
– Винца бы… – Маргарита потянулась дрожащими
– Не смей. Оно перебродило.
Тут у Конрада в пищеводе произошла революция, и он принялся осквернять пол волшебной комнаты. Анна бросилась оттирать тряпкой извергнутые его организмом столичные деликатесы. Маргарита стояла отвернувшись и заливалась хохотом – не совсем истерическим. Конрад, завершив своё позорное дело, глубоко вздохнул и рьяно забарахтался, пытаясь подняться.
– Виноват-с, – сказал он, становясь на четвереньки.
– Алкаш несчастный! Вам нужно клизму ставить, – прогремела Анна. – Кто знает, сколько оно бродило? Может быть интоксикация.
– На фер, мля, скопычусь к ядрене фене и загребись, ёпсель-мопсель, – рассудительно толковал ей Конрад, семимильными шагами приходя в себя.
Анна подложила под него рогожку – на холодном полу больше шансов «скопытиться». Прежде чем ставить бедолаге клизму, надо было уделить внимание Маргарите. Та, к счастью, уже не дрожала и даже пыталась водить гребешком по волосам. Анна помогла ей дойти до апартаментов, наговорила успокоительных слов и пожелала спокойной ночи. Потом, вооружившись клизмой, опять поскакала наверх. Конрад, хотя и нетвёрдо, но стоял уже на ногах и даже пробовал восстановить первозданный интерьер волшебной комнаты. Поняв, что хозяйка лучше него разберётся, что куда поставить и повесить, он вырвал клизму у неё из рук и, шатаясь, заковылял прочь с места преступления. «Я сам себе поставлю», – буркнул он. Анна была рада избегнуть такой почётной обязанности, но на прощанье всё же угостила Конрада активированным углём, кажется, им самим же привезённым.
Конрад слукавил – он не умел ставить сам себе клизму. Он спешил отдаться во власть хоть Морфея, хоть Таната прежде, чем в его трезвеющую голову хлынут мутные потоки рефлексии.
Наутро его животик и головка очень сильно бо-бо; голосовые связки после вчерашнего рёва и от стыда завязаны неврозом в тройной морской узел; дружок в штанах не подавал признаков жизни; наконец, жестокая рефлексия была тут как тут. Конрад твёрдо решил не вылезать из своей каморки на свет Божий, пока за ним не придёт военный трибунал.
Трибунал не пришёл. Пришла Маргарита. Она принесла Конраду сваренную Анной диетическую кашку взамен яств, отвергнутых намедни его желудком, и почти что ласково справилась о его самочувствии.
Но едва скрипнула дверь, Конрад сразу отвернулся к стенке. Так и не удостоил Маргариту ни словом, ни взглядом.
– Между прочим, Анна хотела сегодня же гнать вас в шею, – сказала Маргарита. – Я убедила её не делать этого. Я всю вину взяла на себя. Скажите мне хотя бы спасибо.
Конрад не шелохнулся.
– Ну прощайте, – весело вздохнула Маргарита. Она уезжала обратно в столицу, к мужу и брату, увозя на плечах чёрную шаль, подаренную Анной – очень та шла к её серебристому демисезонному пальто. Вообще она сегодня была на редкость удачно накрашена и причёсана – на неё стоило в последний раз взглянуть.
Конрад спасался чтением.
Из «Книги понятий»:
На новой земле Землемер (так он отрекомендовался сверстникам из гетто) не спешил учить местный язык и вообще чему-либо учиться. Он ловко прикрывался своим статусом инвалида, чтобы игнорировать призывы ведомства труда и занятости. На получаемое им социальное пособие он перво-наперво записался в качалку и в клуб восточных единоборств. В последний его не хотели брать из-за хромоты, но он настоял, обвиняя тренеров в дискриминации. Спустя каких-то полгода узкоплечий тщедушный подросток превратился в мускулистого подтянутого юношу. Кроме того, он стал своим в тусовке праздношатающихся выходцев из Страны Сволочей. Сверстникам импонировали его бесстрашие, его нахальство, его жестокость – качества, которых до происшествия в рощице родного города в нём никто и не подозревал. Он смело вступал в боевую схватку со своими бывшими земляками и дрался не до первой крови, а пока мог стоять на ногах. Это вызвало уважение у местного коновода сволочной молодёжи, Помещика, который приблизил Землемера к себе и поручал ему организацию всех внутренних разборок. Не один шрам украсил лицо молодого человека в эти месяцы, но они оказались ему как нельзя к лицу.