Остров традиции
Шрифт:
Да, с некоторых пор повелось так, что если где сходились двое или несколько человек с интеллектом или претензией на оный, то альфой и омегой разговоров становился выездной вопрос. Двигались по спирали: всё плохо – надо валить – всё ещё хуже – надо салить пятки – всё хуже некуда – надо делать ноги – будет ещё хуже – надо линять за бугор.
Впрочем, это лет пятнадцать назад такие разговоры кишели аргументами: почему именно надо за бугор. Лет десять назад говорили уже только о том, как именно за этот самый бугор попасть. Стоило ли доказывать, что благовоние лучше вони, а польза лучше вреда?
Становилось ясно, что
А если кто думал иначе, ведущие ночных телепрограмм, энергично рубя ладонью воздух, убедительно доказывали: иначе может думать лишь махровый черносотенец и шовинист.
Пока что сволочи ещё ходили на работу, зарабатывали немалые деньги, воспитывали детей. На работу – по инерции, зарабатывали – на визу, воспитывали – в закордонном духе. Мыслями-то они уже были в Мекке, вожделенной Мекке, которая соединяла разрозненные традиции в единое русло общемировой цивилизации.
Сволочи становились в самую длинную очередь из прочерченных на поверхности страны очередей, потому что эта очередь обещала стать последней.
Время шло, самая длинная очередь становилась всё длиннее, всё новые и новые слои вовлекались в неё, место разорвавших порочный круг занимали новые алчущие.
Алчущие чего?
Учредители этой очереди бежали за свободой.
Нынешние – за безопасностью или за компанию.
Маргарита из кожи вон лезла, дабы хоть иногда воспарить над суетой и ближних над суетой возвысить. Отрывала от семьи, от забот каких-нибудь Элен и Катрин, тащила их в Киноцентр на предварительный просмотр элитарной картины или в полуразрушенную церковь на концерт старинной музыки. Но лишь только стихали жидкие аплодисменты, Катрин с Элен заговаривали о метраже квартир для эмигрантов в Нью-Вавилоне.
– Уехавшие бросали оставшихся на произвол судьбы, – витийствовал Конрад. – Даже леворадикальная пресса, обращаясь неизвестно к кому, забила тревогу: караул, ну сделайте же что-нибудь! Не у кого зубы лечить, некому телевизор починить, некому ребёнка по химии натаскать! Некому разрабатывать технологии на уровне мировых стандартов, некому написать толковые учебники, некому предложить работающую экономическую модель… Приходится пожинать то, что сами посеяли. Отстаивали Права Человека? Миллионы воспользовались своим человеческим правом! Во всё горло кричали о верёвке в доме повешенного? Миллионы поспешили улизнуть от верёвки! Пугали «коричневой чумой»? Миллионы решили обезопасить себя от заразы…
– Вы что же, ратуете за «железный занавес»?
– Нет, я ставлю под сомнение акценты и приоритеты радикально-либеральной пропаганды.
– Вы несправедливы. Знаете, сколько людей клялось: выпьем чашу до дна, умрём вместе со своей страной? Предпочитали лагерь – эмиграции?..
– …и эти же самые жертвенно-героические отцы благославляли
– Но это же вполне нормальный процесс! Уехавшие, как сказал один из эмигрантов первой волны, находятся «в посланьи» – они несут весть о нашей культуре, нашей традиции, нашей духовности во все уголки мира. Разве вам не приходилось испытывать гордость за качество нашей диаспоры? Она же любой другой сто очков вперёд даст!
– А нет никакой уверенности, что и через тридцать лет будет жить молва о великой нации – талантливой, духовной, светоносной для всех прочих. Ведь как ни лезли вон из кожи эмигранты «первой волны», их дети всё равно говорили по-сволочному с акцентом, а внуки едва могли отыскать Родину предков на карте. Ну а свеженькие эмигранты первого поколения мечтают уже на собственном веку поскорей забыть своё сволочное прошлое как кошмарный сон. Так какая же, к ядреням, «диаспора»?
– Вы, кажется, солидарны с нелюбимым вами Бердяевым: «оставаться и окультуривать то, что есть»…
– Ну я-то сам рассказывал вам, как школяров «окультуривал»… Но всё равно: никакой ребёнок не формируется под влиянием заезжих гастролёров и транзитных туристов. Ребёнку необходим каждодневный пример соседей, родителей, закадычных друзей, владельцев собак и мопедов, проживающих в том же дворе, ездящих в том же лифте. В этом случае он сможет раззвонить всему свету, что эти скучные чудики в телевизоре – классные дядьки. Шутят! Порулить дают! Не чета спекулянтам с карманниками…
– Но эта страна не только проклята, но и благословенна. Сколько бы народу не уезжало, у нас всегда, в самом медвежьем углу всегда может стоящий человек родиться.
– Не думаю, что страна подобна цилиндру фокусника, из которого таскать – не перетаскать. Любое месторождение при хищнической эксплуатации рано или поздно иссякнет… Много ли новых имён открыла Переделка, кроме попсовых певичек? То-то. Страна Одухотворённых Сумасбродов кончилась и осталась лишь в анекдотах.
Однажды в центре города, среди бела дня Маргариту остановили трое подростков в ватниках и валенках. Двое встали сзади, один спереди. И который спереди – вместо глаз у него были дыры – сказал: «К восьми часам подгребёшь к «Аркадии». – «Что вы, ребятки, вы меня не за ту приняли…» – «Сказано: к восьми часам. Только попробуй не придти: выследим, где живёшь».
Маргарита с перепугу сумела запутать следы лучше самого ловкого и опытного зайца. Преследователи отстали, но не отстал Перепуг. Отныне Маргарита уже не гонялась за впечатлениями – Перепуг гонялся за ней.
И что-то разладилось в механизме perpetuum mobile, что колотилось в груди Маргариты. И всё страшней было ей выходить из дому на грязные улицы, где звериные зенки прохожих распинали её на каждом перекрёстке. И всё противней заглядывать в некогда любимую радикальную газету «Столичный жидомасон». Всё больше желалось ей отдохнуть, спрятаться за чью-то добрую и могучую спину, но выходило – не для неё накропал свой бравурный марш зловредный жидомасон Феликс Мендельсон.