Остров в глубинах моря
Шрифт:
— Объяснить тебе что? — спросил Морис, который уже развеселился.
— Какие вы есть, мужчины, и как легко вами манипулировать, потому что все, что у вас есть, — снаружи. Надо ж ей было как-то мне показать, как ты думаешь? Я же никогда не видела голого мужчину, Морис. Ну, если не считать тебя, но тогда ты был совсем маленьким.
— Положим, я с тех пор несколько изменился, — улыбнулся он. — Но тебе не стоит ожидать бананов или огурцов. Это было бы слишком оптимистичным.
— Не стоит? Дай-ка я взгляну.
Раб в своем тайнике очень пожалел, что между досками пола каюты не было ни щелки, к которой можно было бы приникнуть глазом. За смехом последовала тишина, и она показалась ему чрезмерной. Что, интересно, делают там эти двое, да так тихо? Он и представить себе ничего не мог, потому
Ромейро Толедано предвидел, что новобрачные, в соответствии с преобладающим обычаем, уединятся в каюте, и, выполняя распоряжения Захарии, принес им кофе и пончики, которые скромно оставил под дверью. При обычных обстоятельствах Розетта и Морис провели бы взаперти не меньше трех дней, но таким временем они не располагали. Позже добряк-капитан принес им и поднос с деликатесами с Французского рынка, которые прислала ему Тете: креветки, сыр, свежий хлеб, фрукты, сладости и бутылку вина, и все это вскоре было затащено в каюту на секунду высунувшимися руками.
В те короткие часы этого единственного дня и двух ночей, которые Розетта и Морис провели вместе, они любили друг друга с нежностью, связывавшей их с детства, и со страстью, воспламенявшей их теперь, переходя от одного изобретения к другому в старании доставить друг другу наслаждение. Они были очень молоды, были влюблены друг в друга всю свою жизнь, а кроме того, действовал и еще один стимул — им предстояло расстаться, так что наставления Виолетты Буазье им не понадобились. В недолгие паузы между занятиями любовью у них оставалось время и поговорить, неизменно обнявшись, о некоторых нерешенных вещах, спланировать свое ближайшее будущее. Они были готовы вынести грядущую разлуку только потому, что были уверены, что скоро снова будут вместе, — вот только Морис получит работу и найдет место, куда он сможет привести Розетту, и они будут жить долго и счастливо.
Забрезжил рассвет второго дня, и они оделись, в последний раз поцеловались и вышли на заранее запланированную встречу с миром. Шхуна вновь снялась с якоря. В порту их встречали Захария, Тете и Санчо, который привез сундук с вещами Мориса. Дядя вручил ему также четыреста долларов, которые, как он хвастливо заявил, он за одну ночь выиграл в карты. Молодой человек купил билет уже на свое новое имя — Морис Солар. Он взял себе одну из двух фамилий матери, которую произносил к тому же на английский манер — с ударением на первом слоге. Это немного обидело Санчо, который очень гордился звучным именем Гарсиа дель Солар, произносимым так, как положено.
Розетта осталась на берегу. Она была совершенно убита горем, но изо всех сил старалась принять спокойный вид девушки, имеющей в своей жизни все, о чем только могла бы мечтать. А Морис махал ей руками с палубы быстроходного клипера, который должен доставить его в Бостон.
Чистилище
Вальморен одним махом потерял и сына, и здоровье. В тот самый момент, когда Морис вышел из отцовского дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться, внутри у него что-то взорвалось. Когда Санчо вместе с подоспевшими слугами смог его поднять, они поняли, что половина его тела мертва. Доктор Пармантье установил, что у Вальморена отказало не сердце, чего все так опасались, а произошло кровоизлияние в мозг. Больной был почти полностью парализован, у него текли слюни, и он полностью утратил контроль над сфинктерами. «Со временем и при некотором везении вы сможете почти восстановиться, мой друг, но никогда не станете прежним», — сказал своему пациенту Пармантье. И добавил, что знает пациентов, которые прожили много лет после такого удара. Знаками Вальморен показал ему, что хочет поговорить с ним наедине, и Гортензия Гизо, которая следила за ним, как гриф, вынуждена была выйти из комнаты и закрыть дверь. Его бормотание было практически нечленораздельным, но Пармантье удалось понять, что он больше боялся жены, чем своей болезни. Гортензия могла попытаться ускорить его
Врач дал Гортензии Гизо лекарства и необходимые инструкции по уходу за больным и посоветовал раздобыть хорошую сиделку, поскольку восстановление ее мужа в значительной степени зависело от того, как за ним будут ухаживать. Не следовало ни перечить ему, ни беспокоить: требовался полный покой. Прощаясь, он задержал ее руку в своих, изображая отеческое сочувствие. «Я очень надеюсь, что ваш супруг выкарабкается из этой неприятности, мадам, поскольку не думаю, что Морис будет готов его заменить», — сказал он. И напомнил ей, что Вальморен не успел внести изменения в свое завещание и Морис продолжает быть законным наследником всего состояния семьи.
Через несколько дней посыльный вручил Тете записку от Вальморена. Она не стала ждать Розетту, чтобы та прочла ей текст, а прямиком отправилась к отцу Антуану. Все исходящее от бывшего хозяина сводило Тете желудок судорогой. Она предположила, что Вальморен уже узнал о поспешной свадьбе и отъезде сына — весь город уже говорил об этом — и что его ярость окажется направленной не столько на Мориса, с которого сплетники уже сняли всякую ответственность, объявив его жертвой черной колдуньи, сколько на Розетту. Это она окажется виновной в том, что династия Вальморенов осталась без продолжения и теперь бесславно угаснет. После смерти патриарха все состояние перейдет в руки семейства Гизо, и фамилия Вальморен останется только на надгробной плите, потому что дочки не смогут передать ее своим детям. Было немало причин бояться мести Вальморена, но эта мысль не приходила в голову Тете, пока Санчо не сказал ей, что ей нужно присматривать за Розеттой и не следует пускать ее на улицу одну. О чем он хотел ее предупредить? Дочь ее проводила день у Адели, занимаясь шитьем своего скромного приданого и написанием писем Морису. Там Розетта была в безопасности, и Тете сама приходила забирать дочь по вечерам, но при всем при этом сердце у нее сжималось и она всегда была настороже: длинные руки ее бывшего господина могли дотянуться далеко.
Записка, которую она получила, содержала всего две строки, написанные рукой Гортензии Гизо. Речь шла о том, что Вальморен хочет переговорить с Тете.
— Должно быть, дорогого стоило этой гордой даме позвать тебя, — прокомментировал монах.
— Я бы не хотела переступать порог этого дома, mon p'ere.
— Ты ничего не потеряешь, если сходишь послушать. Это будет самое великодушное, что ты сможешь сделать в этой ситуации, Тете.
— Вы всегда говорите одно и то же, — вздохнула она, смиряясь.
Отец Антуан знал, что больной был в ужасе перед вселенским молчанием и безвозвратным одиночеством склепа. Вальморен потерял веру в Бога в тринадцать лет и с тех пор похвалялся своим практическим рационализмом, места в котором фантазиям по поводу загробного мира не оставалось, но, оказавшись одной ногой в могиле, он обратился к религии своего детства. Откликнувшись на призыв больного, капуцин пришел, чтобы его соборовать. На исповеди, что просачивалась сквозь икоту из скособоченного рта, Вальморен признался, что присвоил себе деньги Лакруа, — в том единственном грехе, который казался ему имеющим значение. «Расскажите мне о своих рабах», — строго потребовал священник. «Я каюсь в своей слабости, mon p'ere, поскольку в Сан-Доминго мне порой не удавалось остановить своего главного надсмотрщика, когда он перегибал палку с наказаниями, но я не могу покаяться в жестокости. Я всегда был очень мягким хозяином». Отец Антуан отпустил ему грехи и пообещал молиться за его здоровье в обмен на щедрые пожертвования для его нищих и сирот, потому что только благотворительность способна смягчить взор Божий, как он объяснил больному. После этого первого визита Вальморен желал исповедоваться постоянно — чтобы смерть не застала его неподготовленным, но святой не имел ни времени, ни терпения, чтобы слушать запоздалые угрызения совести, и согласился только на то, что будет присылать к нему другого священника с причастием два раза в неделю.