Остров жизни

Куда ни посмотри – пахота и земляные дороги, отсюда и до горизонта, так что глаз начинало резать от единообразия увиденного. Вон, одинокое дерево вдали, тень, – быть может, лиса, а, быть может, и иллюзия. Нам совершенно не за что было зацепиться, если бы не странная червоточина меж пепельных небесных башен. «Неловкий штрих», – думаешь ты. Пятнышко, да ну и что. Однако уже спустя мгновение не заметить его становится весьма сложно. Лишь последний дурак не обратил бы внимания, каким вязким, неестественным сделался вдруг воздух. Шелест жёванной сухой травы, – это ветер изменил направление. Удар сердца под ложечкой, и вот она, пегая тень, стрелой несущаяся по холмам,

заставляя жизнь прятаться в норах, а утренний туман расходиться кольцами. Трава и снег, пустые и редкие кустарники ежевики, с осыпавшимися гнёздами, вековые сосны – всё без разбору сжирали кожистые крылья. Ненадолго, как по счастью выяснялось уже спустя мгновение. Тень скидывала всё во тьму и, не придав сему ни малейшего значенья, неслась дальше, над костяным лесом и мимо речушки, на низеньком бережку которой тихо зеленел пирс. Зверю не было дела до сгнивающего дерева. Кто он? Великий и непоколебимый! Повелитель небес – Дракон. Неодолимый, но вновь побеждённый! Побеждённый. Всё так. Кровь бурела на алых треугольниках чешуй, а свежая ещё сочилась из глубоких зевов ран. Горячая и густая жидкость и холодное пламя сознания. Драконы не мыслят подобно нам, но хоть немного походи их сознание на людское, несложно было бы предсказать единственную мысль:

«Проиграл».

«Проиграл или выиграл – всё относительно. Событие, как и слово, пусто, так как значение его приобретаются вместе с последствиями, которые не что иное, как такие же события, и так дальше. По цепи, приделов которой не существует».

(Кузьма Прохожий. Проходя Авиньон).

«Проиграл», – спокойно говорил бы он про себя и бил бы с силой, громом разрывающей разряженный воздух. Без боли. Не способно её испытывать безжизненное дерево! Ни спины, ни боков, ни лап. Завидная участь, так как, к примеру, шею до сих пор словно раздирали чёрные, орлиные когти.

Смириться? Да никогда!

«Снова проиграл!» – горело в ином мозгу, и даже прохладные воздушные потоки плавились, как воск, не в силах совладать с яростью, болью и сожалением чудовища. Удар, и вот уже под ним покачиваются, скрепят, лишаясь прошлогодней хвои, сосны. Ещё удар, и речушка, проевшая тропку меж холмов, осталась позади. Удар и ещё десять! Десяток тысяч ударов! Снежную шапку сорвало с холма, а в бойнице какого-то замка взревели трубы, сообщая об опасности.

«Ну и пусть», – возможно, подумал дракон, хотя навряд ли он сделал даже это. Зачем? Не ради ли людей? Какой пустяк.

Он устал. Движения его становились все более неточными, а боль ещё больше осложняла полёт. Еда и отдых. Хоть на день или час. Выдохнув струйку белого дыма, чудовище попыталось поймать поток чуть выше. Поворот хвоста, взмах сквозь боль, и вот уже он гонит осенние облака. Многие лье прошил холодный взгляд, прежде чем наткнулся на жемчужный отлив. Озеро? Одно… нет, – два. Два десятка. «Да сколько же их», – без сомнений поразился бы человек. «Хотя бы питьё», – мог бы подумать зверь, но мысли эти остались далеко позади, а тень уже накрывала стволы вязов, срывая багрянец и вторя ночи.

Высокие стволы зашатались, а с земли сорвалось облако ледяной крошки, вот и всё, что обычно сопровождает приземление небесного короля. Дракона. Хотя сейчас в низину опустилось лишь его тело. Не больше. Лишь слегка задев хвостом, змей, сам того не заметив, оставил глубокую борозду на коре. Левая задняя лапа, правая. Передние, сгибаясь по плечевому суставу и принимая вес, задрожали. Боль! Жар! Чувство унижения… Он проиграл.

Дракон выдохнул, и полсотни белёсых струек, поднявшись по горлу, прошли в щели меж длинными клыками, вырвавшись на свободу. Под изогнутыми подобно крючьям когтями захрустела запорошённая подстилка. Снег приятно холодил чешую, успокаивая глубокие царапины меж пальцев.

Хоть что-то.

Дождавшись, пока схлынет нестерпимая ломота в крестце, зверь чуть повёл головой, позволил себе

роскошь открыть глаза. Расщелины зрачков разошлись, дрогнули и вновь сузились, воспринимая всё и сразу по обе стороны головы и перед ней. Ничего примечательного. Белый снег и чёрные ветви. Чёрная подстилка и белый иней. И так дальше и дальше, насколько хватало взгляда, вплоть до вершины холма. Шахматная доска. Полотно автора, который будто бы забыл о существовании прочих цветов, и дракон с его медной чешуёй казался здесь чужим. Нечто инородное, неправильное и не имеющее права на существование. Скрип когтей, раздирающих лёд, ветер и разводы, растаявшие снежинки, медленно стекающие по исполосованным бокам. Сверкнув в воздухе, одна за другой три капли алыми разводами разошлись на снегу. Лапы и хвост давали чудовищу право на собственное мнение.

Взгляд. Чёрная гладь воды, по краям которой бахромой расстелился тонкий и пока ещё хрупкий, точно горный хрусталь, лёд. Тяжёлый шаг, с надрывом и перекатом массы тела на здоровую лапу. Пара алых капель бесценными рубинами блеснула на восхитительной глади, и уже спустя мгновение она разлетелась, уступая одетому в грубую чешую хвосту. Жар нестерпим. Сверкнув в воздухе, одинокая снежинка коснулась бока, и, мгновенно растаяв, стекла по ломаной линии меж наростов и костяных пластин. Дракон пил. Мышцы под горлом его сокращались, вливая обжигающе холодную жидкость в пустой желудок. Нежная кожа на крыльях чуть подрагивала, а располосованные бока вздымались, нагревая и выпуская воздух сквозь трепещущие ноздри. По воде поплыли жирные разводы. Он был чужим, и даже вода, как будто понимая это, не желала смешиваться с кровью.

Хрустнула ветка. Зверю требовалась вода, ещё очень много воды, однако инстинкт был сильнее. Плёнка второго века резко отдёрнулась, а вертикальные зрачки расширились. Движения медленные и плавные. Дракон ещё не видел, но уже чуял добычу. Три четверти мили. Олень, и притом ещё совсем молодой. Панты его имели всего один отросток, и бока лоснились дорогим серебром. Всего один отросток, но это ничуть не мешало ему, прямо как взрослому, пощипывать хрустящие побеги и заиндевелый мох. Знал бы он, как хрупка жизнь на тонких, изящных ножках. Забавный и живой. Он радовался, будто и не знал, что так нужен на этом берегу. Ну и правильно, что не знал.

Окружённая рядами крупных щитков, пасть дракона чуть приоткрылась, выпуская на волю сочащийся меж длинных, изогнутых зубов пар. Выдох чуть резче, и вот он уже чувствует, как горячая кровь, поднимаясь по горлу, оставляет отвратительный сладковатый привкус на мясистом языке. Извивающиеся алые ленты, текущие по будто сложенном из кирпичиков подбородку, устремлялись дальше, где с напоминающих бородку наростов срывались каплями.

Лапы напряглись, медленно передавая силу ближе к холке. По воде стелилась лёгкая дымка, но даже сквозь неё можно было различить, как подрагивают в игре белого и чёрного крупные уши. Хрустящие, не иначе. Дорогая, хорошая добыча. Чуткие и опасливые, сто фунтов нежного мяса и пахучего жира. Пустое.

«Не поймаю теперь меж стволов», – своим иным сознанием холодно и безжизненно отметило чудовище, и зрачки его, расширившись парой угольных зеркал, отразили коротенький хвостик, мелькнувший меж чёрных ветвей ракиты.

«Наука натурально доказывает, – великолепный слух, зрение и сильная спина, не так много проку от всех этих достижений, когда ты просто не в состоянии встать».

(Кузьма Прохожий. Проходя Авиньон).

Телу нужен был отдых, хоть минута, и дракону ничего не оставалось, кроме как признать это… и лечь. Прямо здесь. В заснеженной и промозглой низине, меж пары покатых и заросших лесом холмов. Он осторожно сложил крылья. Подтянул лапы и свернулся вокруг собственного огня, как котёнок, прячась от боли и холодного осознания поражения. Звезда, что даже теперь пульсировала в груди, согревала кровь. Пока что и её было достаточно. Пока что…