Остров жизни

Поляков Иван

День или десять. Восъмица, а быть может, несколько, но что-то вернуло зверя к реальности.

«Не месяц», – сухо отметило чудовище. Раны ещё кровоточили. А в остальном ему было всё равно. Был вечер, и где-то в дали, там в немыслимом переплетении чёрных крон и ветвей, одинокий дятел с неудержимой решительностью долбил заиндевелую кору. Дракон не мог видеть его, но мог слушать. Чувствовать запах. Чёрный, да… чёрный, будто смоль, с красным хохолком. Он выискивал точильщиков, что так любили выедать неровные тропки в податливой древесине. Они ели дерево, а дятел их. Дракон же питался мясом, и одна мысль о загадочно хрустящих на его

клыках костях подарила неземное блаженство. Нечто изменилось. Стало холоднее, и воду теперь полностью скрывал лёд. Взгляд переместился на тот берег. Множество следов–сердечек виднелось на снегу, но это неважно. Перелетев на другое дерево, дятел продолжил свой труд. Сидел он теперь несколько дальше, и эхо многократно вторило каждому удару. Закрыв глаза, чудовище обратилось к чувствам, много превосходящим зрение и слух.

«Кровь!» Где-то там, за холмом, на снег проливается густая и тёплая кровь. Зверь и человек. Крики и храп. Это радовало. Нескоро дракон ещё будет иметь возможность охотиться, раненный же зверь – мёртвый зверь. Зашуршал, осыпаясь, наросший на роговых пластинах лёд, и тут же нечто цветастое мелькнуло на краю зрения. Огонёк в груди чудовища был всё так же ярок, и за те дни, что щитки живота прижимались к земле, кроткие и нежные ростки ожили в этом неприветливом мире. Хрупкий, но прекрасный белоцветник скромно опустивший свой венчик. Зверю было безразлично, что станет с ним, когда уйдёт огонь.

Взлететь? Это было бы необыкновенно тяжело, да и блестящее тело алмазом сияло бы на тусклом, затянутом облаками полотне. Дракона никогда не остановила бы одна из этих причин. Взмах и боль. Боль, ослепляющей молнией прошлась вдоль исполосованной спины, потонув в холоде сознания. Не более чем сигнал о повреждениях. Его тело не было здорово, а следовательно, ему требовалось пища, и прочее не имело особенного значения.

Запорошённая голубая ткань с некой ромбической символикой. Солнце уже клонилось к горизонту. Тусклый закат. Чёрно-белые холмы, чёрно-белая дорога. Алая кровь. Столкнувшимся было не до того, чтобы всматриваться в небо. Некоторым в принципе было уже не до того. С двухсот футов чудовище совершенно отчётливо различало пару чёрных на фоне неба крыльев в остекленевших глазах мужчины. Рассечённая переносица и плохо выбритый подбородок, по которому струилась алая кровь. Неповторимый аромат смерти.

«Кучер», – опознал бы его по кнуту дракон, если бы зверю было хоть какое-то дело до такого понятие, как профессия. Добыча бьёт друг друга, и не более. Полёт был неровный, то и дело огромное тело норовило сорваться вниз, на заиндевелую землю, так что приходилось отрабатывать крыльями. Главная ошибка. Боль прошлась вдоль когтистого гребня, пульсируя так, что крыло начало биться отдельно от прочего тела, будто невидимый кукловод привязал к нему верёвочки и теперь дёргал, издеваясь.

«Не могу больше», – с всё тем же сухим сожалением отметил зверь и начал опускаться.

Наверно, для добычи это было действительно страшное зрелище. Падение дракона. Тень на глазах становящаяся вдвое, а после и втрое больше лошади. Храпя и вставая на задние, гнедые рванулись, удержать их уже было некому. Люди разлетелись, как обледеневшие белые песчинки, что поднял удар могучих крыльев. Ни добычи, ни телег. В медленно сползающем полумраке змей с холодным разочарованием мазнул взглядом место побоища. Оседающий на заиндевелую грязь запах смерти, разбитое колесо у обочины, а также повозка без лошадей и двери. Это всё, что досталось проигравшему.

А вдали всё так же раздражающе долбился дятел! Сухой и точно кашляющий шелест во

тьме. Чуть повернув морду и приподняв крыло, чудовище всмотрелось в мерцающие и лепечущие, с различимыми лишь для него прорехами, складки. Чуть изменило положение, и шило боли тут же пробило холку, минуя несокрушимые для металла щитки и ударяя сразу же по вискам. Зрачки расширились, и ноздри его затрепетали. Гремя горлом, зверь махнул башкой.

«Не могу», – повторил дракон, и страх на мгновение сковал его нелюдское сердце. Всего мгновение, миг, который человек и не заметил бы, но он испугался. Коловорот ветра меж скалами! Чёрные когти! Боль! Не способный охотиться хищник – мёртвый хищник. Покрытые сажей ноздри раздулись, выпуская пару белёсых струек. Смрад металла унёс лёгкий прохладный ветерок, и теперь аромат жизни щекотал слух. Слабая и едва различимая, но это была жизнь. Нечто, жизнь дающее и жизнь поддерживающее. Чуть припадая на исполосованную по всей длинне лапу, чудовище, будто сопротивляясь ураганному ветру, двинулось к карете. Удар, и хвост прошёл сквозь боковую стенку. Три из четырёх колёс оторвало, и, точно вальсируя, экипаж протащился так дальше, подпрыгнул и перевернулся, прежде чем с треском врезаться в коряжистый и чёрный ствол вяза.

Очередное разочарование. Всё, что чудовищу удалось обнаружить, – это корзина с его коготь величиной. Чуть смугловатое лицо.

«Не боится», – отметил для себя зверь, хотя это и было сказано, скорее, в укор. Лишь безумный может позволить себе не бояться силы, много превосходящей его собственные пределы. Начиналась метель. Несколько ледяных пылинок уже порхали в воздухе, белыми бабочками облетая сложенные крылья и ряд из шипов на спине. Почти зимний ветерок приятно холодил раны чудовища, принося облегчение, но комочку жизни он по вкусу совершенно не пришёлся.

Как нечто столь маленькое может орать столь громко?!

Это был конец… а, возможно, и нет. Холодный взгляд вернулся к карете. Дорога! Когда-то в беспробудной древности дракону уже приходилось ходить по звериным тропам. О-о этот присущий молодости, опьяняющий азарт охоты. Он исчезает уже на третье столетье, уступая льду сознания. Здесь змея не ждал в конце пути кабан, но, если повезёт, нечто съестное всё же могло упасть в пустой желудок. Еда, укрытие и время, вот всё, что ему сейчас было нужно.

А комочек всё орал. Дрожь прошлась по ряду костяных пластин на боках. Резкий и раскатистый, звук эхом отдавался под выступом на подбородке, множась и путая сознание.

– Молчать! – на своём гортанном наречии фыркнуло чудовище, и слух тут же резанула тишина. Достойная уважения дальновидность. Жизнь закрыла рот и, будто чувствуя, что что-то не так, в противовес открыла глаза. Большие карие глаза, совершенно обыкновенные для человека, для зверя они отливали белой короной золота. Точно белоцветник на чёрном полотнище. Зрелище интересное и весьма ценное, при условии, что ты способен оценить красоту.

«А тем временем в котле».

(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).

***

Снегопад усиливался. В маленькой деревне.

Это уже не была осень, но и не суровая зима, без земли и неба. Где-то между. Счастливое время безбрежного веселья ребятни и отдыха для их родителей. Урожай был собран, сеновал забит под крышу, а разве нужно что-то ещё для счастья?

Разгребая фрагменты репы в глиняной тарелке, ложка приподнялась, перевернулась и вновь опустилась, создавая что-то навроде бури. Брови сошлись на горбатой переносице.