Остров
Шрифт:
Под ее телом раздраженно скрипнули матрасные пружины.
– Прости.
Лаголев сбросил одеяло. Сын на кухне стучал ложкой – бум-бум-бум-бум. Как будто никого, кроме него, в квартире не было. Когда ума прибавится? Он ведь тоже, как Натка, совсем другой стал. Чужой.
– Игорь.
Сын, поднявший голову от тарелки, едва не показался ему каким-то инфернальным существом. В одной руке у него была ложка, в другой – толстый кусок хлеба, покрытый двумя ломтями вареной колбасы. Глаза выпучены. Подбородок влажно блестел, словно Игорь
– Ты чего? – спросил Лаголев, встав на пороге в одних трусах.
Сын замер, будто вопрос застал его врасплох. Вор-домушник, прищученный хозяевами.
– Ничего, – ответил он.
– А зачем ложкой стучишь?
– Так это… суп, – показал глазами сын.
– А времени сколько? Мы с мамой уже спим, – сказал Лаголев.
Отпрыск фыркнул, словно что-то ему показалось смешным.
– Ну, меня че-то пробило… – сказал он.
– Пробило?
– Жор напал, – сын не замедлил загрузить в рот полную ложку. Проглотил. – Наверное, болезнь роста.
– Ты можешь хотя бы есть потише? – спросил Лаголев.
– А я громко?
– Да!
– Да я это… почти все.
Сын шумно всосал в себя остатки борща через край тарелки и утер губы ладонью.
– Ложись давай, – сказал Лаголев.
– Ага.
Игорь затолкал в рот большую часть бутерброда. Секунд пять Лаголев смотрел на его раздутые щеки, украшенные прыщами. Потом сказал:
– И свет выключить не забудь.
Вернувшись в комнату, он зябко поежился и забрался на кресло. Одеяло сползло на пол, у простыни завернулся угол.
– Что там Игорь? – спросила Натка.
– Жрет, – ответил Лаголев, укладываясь.
– Весь в тебя.
Возражать смысла не было. Что он мог возразить? Что это также и ее сын? Что мужчины еще не научились рожать? Что он пытался его воспитывать, но с этим слетевшим с катушек, повернувшимся на деньгах миром все пошло наперекосяк? Увы, он утратил свое влияние, он стал Игорю не интересен, потому что джинсы – интересней, девочки – интересней, одноклассники, одногодки, автомобили, игровые приставки, американские фильмы, пиво и взрослые журналы – все интересней, чем он.
Возможно, подумал Лаголев, слушая, как сын шныряет по квартире – в туалет, на кухню, в ванную, опять на кухню, – в этом есть и его вина. Он растерялся. Он не знал, как жить. Не кричать же на каждом углу: «Свобода!». От чего свобода-то?
Он с ужасом, с замиранием следил, как страна, подобно самолету, оставшемуся без пилотов, сваливается в пике. Господи, он был всего лишь пассажир. Пассажир! Один из миллионов. Он даже не смотрел на соседние кресла.
Ни на Игоря. Ни на Натку.
А земля – вот она. Тр-рямс! – и в мелкие осколки. Бартер! Неплатежи! Долги! Демократия! Гуманитарная помощь!
Не было времени. Не было воздуха. Не было денег. Новая реальность прожевала его и нашла невкусным. Горло не дерет, наглостью
Лаголев засопел и сердито шевельнулся. Все, привязался маньяк. Засел в голове. Где бы найти толкового экзорциста?
– Спи! – прикрикнула вдруг Натка.
Лаголев замер. Кому это она? Игорю или ему? Сын наконец утопал в свою комнату и там затих. Сквозь вязкую ночную тишину проклюнулось тиканье часов. Ток-ток-ток. То громче, то тише. Ток-ток.
– Я и так сплю, – негромко сказал Лаголев.
Он перевернулся на живот и действительно уснул. Правда, ему показалось, что он лишь на мгновение сомкнул глаза. Шторка, отделяющая его от реальности, опустилась и тут же приподнялась.
– Лаголев, ты храпишь, как свинья.
Лаголев почувствовал, как в районе ребер подопнули подушку кресла.
– Что?
Он перевернулся на спину и сразу же зажмурился от света, текущего из окна.
– Вставай, Лаголев, – произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, – тебя ждут великие дела.
– Уже утро? – сообразил Лаголев.
– Господи, глаза-то разуй.
Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.
– Нет, серьезно? Сколько?
– Половина восьмого.
– Да, что-то я…
– Что-то ты! Это уж точно!
Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.
Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется...
– Игорь! – крикнула Натка. – Игорь, ты встал?
Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.
– Лаголев!
– Что? – выглянул он из своей позы, как сурок из норы.
– Ты что там, самоудовлетворяешься? – спросила Натка, возникая перед ним через секунду.
Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.
– Нет, ты это… глупости-то оставь, – сказал Лаголев, изображая обиду. – Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.
– Давай, делай, инструмент в руку, – сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. – У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.
– Совсем, да? – повернул голову Лаголев.
– Тогда заправляйся и приготовь завтрак, – уже из ванной ответила Натка.
«Яволь! – чуть не сказал Лаголев. – Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».
– И Игоря разбуди, – добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.