Остров
Шрифт:
В ее голосе было столько силы, что мать Маши захлопнула некрасивый рот и заморгала.
– Для тебя же, дуры, стараемся!
Натка отцепила девушку от матери и потянула женщину к нише за холодильником. Та, словно оглушенная, пошла, не сопротивляясь. Куртка сползла с ее плеча, открывая линялый халат, рукав обмахнул холодильную дверцу.
– Встань сюда, – скомандовала Натка.
Резким движением она развернула женщину лицом к стене.
– Двинься.
Натка встала напротив, раскрасневшаяся, сердитая. Мать Маши следила за ее приготовлениями рассеянным
– Ты по какому праву…
– Руку!
Натка сцепила пальцы на чужом запястье.
– Я спра...
Остров едва ли не полыхнул вживую. Тоже сердито. Во всяком случае Лаголев мог бы поклясться, что видел золотистый столп, на мгновение проросший сквозь пол и окутавший поставленную в его границы жертву. Женщину затрясло. Она застонала. Но Натка держала крепко.
– Похоже на экзорцизм, – брякнул Игорь. Потом сообразил, что рядом находится Маша, и произнес: – Извини.
Девушка вздохнула.
– Я тоже об этом подумала.
Потом они сидели на кухне, и Машина мать пила чай. Остров поправил ей лицо, снял болезненную отечность, убрал синяки под глазами, заживил разбитые губы. Женщина оказалась одного с Наткой возраста, хотя изначально производила впечатление чуть ли не пятидесятилетней. У нее был приятный, открытый взгляд.
Лаголев замечал, что после острова какие-то люди меняются сильно, какие-то совсем немного, некоторые становятся выше, другие теряют шрамы, ожоги, папилломы, третьи вдруг забывают о внутренних болячках. Но впервые он видел, чтобы с человеком произошла настолько разительная перемена.
В сидящей за столом женщине было трудно узнать ввалившуюся к ним в квартиру пьяную гостью. Другое лицо, другие глаза. Лаголев, если бы не присутствовал в это время на кухне сам, наверное, подумал о подмене. Догадаться, почему так случилось, было не сложно. Машина мать упорно убивала в себе желание жить и жизнь вообще.
Остров это вернул.
– Зачем? – спросил Лаголев.
Женщина вздохнула. Увиливать, говорить неправду после острова было невозможно.
– Я не видела выхода.
– А сейчас?
Женщина улыбнулась.
– Мама!
Маша, заплакав, ткнулась матери в грудь. Та ласково погладила ее по вздрагивающему плечу.
– Ну что ты, дочка, что ты. Прости меня. Как-то все навалилось… Я не выдержала.
– Маша, – сказал Лаголев, – ты встань-ка тоже.
Девушка подняла голову.
– Куда, на остров?
– Да.
– Вы думаете, мне плохо? – спросила Маша, вытирая слезы. – Мне как раз хорошо.
– Тебе не помешает, поверь.
Девушка хлюпнула носом.
– Ну, раз вы считаете… Игорь.
– Нет-нет, – Лаголев остановил рванувшего на помощь сына, – сегодня без поддержки. Сама.
– Но разве я могу? – растерянно спросила Маша.
Натка кивнула.
– Можешь.
– Я просто не знаю, как это делается.
– Будь с ним честной. Откройся ему. Помоги ему стать частью тебя. Вот и все.
– И еще надо произнести: «Устана-васста-адихтомунаппи», – добавил Лаголев. – Раз пять подряд. Или десять.
Натка
– Лаголев, почему я не знала об этом? – она пихнула его кулаком в плечо.
– Как? Я не сказал? – удивился Лаголев, защищаясь ладонью. – Ай! Ой! Кажется, ты узнала остров с неправильной стороны.
– Ты сейчас тоже узнаешь меня с неправильной стороны.
– Ерунда. У тебя все стороны – правильные. Я проверял.
– Что-о?
– Простите, – выглянула из-за ниши девушка, – так надо повторять «Устана-ваша...» или нет?
И они дружно, со смехом, крикнули:
– Нет!
Неделя пронеслась ярким болидом. Оглядываясь на прошедшие дни, Лаголев с трудом вспоминал прежнюю, доостровную жизнь. В сущности, там и вспоминать было нечего. Жуть и Кумочкин с топором.
Странно было другое. Мир вроде бы остался прежним, в нем, как мутной, темной субстанции, варились люди, запутавшиеся, замороченные, полные забот и тревог, мнимой свободы и пьяной вседозволенности. Но Лаголеву казалось, что, когда он, покидая квартиру, шел по городу, вокруг становилось светлее. Субстанция отпускала людей, прыскала испуганно в тень, и тепло острова вымарывало в душах тех, кто был поблизости, ее навязчивые следы. Он видел это по лицам.
Игорь влюбился в Машу. Что было не удивительно. Был бы Лаголев моложе, без Натки, тоже вздыхал о ней по ночам. Маша ходила к ним теперь регулярно, веселая, удивительно, невозможно похорошевшая, и Лаголев был уверен, что на улице, на лавочках, во дворах дежурят посменно молодые и не очень воздыхатели. Как бы еще серенады под окнами петь не начали. Венец творенья, дивная Диана.
Маша водила маму и иногда брата с сестрой. Ухаживания Игоря воспринимала с улыбкой. Ни Натка, ни Лаголев не вмешивались.
Как-то сами собой в обиход вошли вечерние посиделки, раз уж тесная квартирка заполнялась людьми. Наткина огненно-рыжая подруга с работы, Галина Никитична с Вячеславом Алексеевичем, Машина мама, сама Маша, соседи, люди, которым Лаголев и Натка открыли остров. Все пили чай.
Чайник ставился большой, трехлитровый. Шли тихие разговоры, вспыхивал негромкий смех. Было легко и уютно. И остров казался большим, мохнатым, теплым котом, разлегшимся рядом и заботливо и покойно посапывающим. Кто-то приносил печенье, рассыпал из карманов леденцы, кто-то ставил на стол маринованные огурцы собственного рецепта, кто-то доставал кулек с приготовленными в духовке солеными сухариками, кто-то наливал в розетку сливовое, алычовое варенье. Рады были всему.
Остров давал незабываемое ощущение единения, общего пространства и защищенности. Хотя, конечно, в разговорах проходились и по ценам, и по Ельцину с правительством, устроившим дефолт прошлым летом, но как-то беззлобно, с сожалением. Мол, дураки, что с них взять? Во всех до единого жило чувство, что скоро все изменится к лучшему.
Остров же. Остров. Он не просто так.
Ах, кое-кого из высоких кабинетов, впрочем, не мешало бы поставить за холодильник! Чтобы совесть проснулась. И доброта. Мечты, мечты!