Остров

Кокоулин Андрей Алексеевич

То один, то другой гость или гостья вставали на выделенный пятачок в нише и подзаряжались, выпадая из компании на две-три минуты. Их потом было видно по мягким, чуть светящимся лицам.

Говорили о хорошем, вспоминали приятное, и, что самое удивительное, с каждым днем хорошего становилось больше. Крохотное внимание, мелкая помощь, слова благодарности, сочувствие, ласка, смех.

В один из дней перед сном Лаголев встал на остров, окунулся в привычное уже тепло и прошептал, борясь с комком в горле:

– Спасибо тебе. Спасибо.

Потом

Игорь привел парня с настороженными, злыми глазами. Парень назвался Чирой. Он встал на остров, посмеиваясь, видимо, заранее считая, что ему покажут фокус, карточный шулерский трюк, а сошел с него потрясенным и задумчивым и долго смотрел на свои пальцы, сжимая и разжимая кулаки.

– Заходи еще… Чира, – сказал ему Лаголев.

– Валера я, Чирков, – сказал парень.

И несмело, словно с непривычки, по-доброму, улыбнулся.

– Саш, знаешь, чего я боюсь? – спросила Натка.

Она забралась под одеяло и ждала, пока Лаголев окончательно разоблачится, чтобы выключить ночник. Лаголев сложил брюки на стуле, потом сходил к окну, приоткрыл форточку. Двор был темен, и соседний дом был темен тоже. Казалось, что из него все давным-давно съехали. До последнего жильца. Лаголев прищурился. А, нет, кое-где теплятся огоньки.

Заполночь.

Отчего-то загрустив, он вернулся к постели. Натка завернула одеяло, чтобы Лаголев поскорей лег. Честное слово, когда тебе отворачивают одеяло – это элемент счастья.

– Так чего ты боишься? – спросил Лаголев, нырнув в тепло к жене.

Натка придвинулась, и он окунулся в ее губы, ее волосы, ее дыхание. Вот, под рукой, ее грудь с кнопочкой соска.

– Я боюсь, что однажды все это кончится, – сказала Натка, прижимаясь.

– Что – все? – спросил Лаголев.

– Такая жизнь. Мы. Остров.

– Нат, почему вдруг все это должно кончится?

– Потому что возникло само по себе. Вдруг остров просто исчезнет? Или, я не знаю, пересохнет?

Лаголев улыбнулся.

– Но мы-то останемся. И память наша останется.

Он поцеловал жену. Натка ткнулась лбом ему в щеку.

– А если этого будет недостаточно?

– Тогда я сдвину холодильник еще на метр, – сказал Лаголев.

Натка рассмеялась.

– Замечательное решение проблемы.

За стенкой прошлепал на кухню сын. То ли чаю себе налить, то ли перед сном на острове постоять.

– Как думаешь, сложится у него с Машей? – спросила Натка.

– Я бы не стал так далеко загадывать, – сказал Лаголев. – Им всего по пятнадцать лет.

– Акселерация, муж мой. Ранее развитие.

– Не, ну, это я, положим, заметил. Ты еще не знаешь, какая у него… хм, акселерация… Все равно дети. Глупостей бы каких не натворили.

– А мы с тобой? Мы с тобой не творим всякие глупости?

– В смысле? – удивился Лаголев.

Вместо ответа рука жены нырнула к его животу.

– Ах, в этом смысле!

Не давая Натке завладеть частью тела, Лаголев повалил

ее на спину. В темноте едва-едва угадывались белки глаз и улыбка. Впрочем, глупости пришлось отложить. В дверь комнаты стукнул, а затем открыл и просунул голову Игорь.

– Мам, пап.

Лаголев вспушил одеяло. Где Натка? Нет Натки. В стороне твоя мамка, сынок. Ничего такого не делала. То есть, мы не делали, хотя, может, и собирались. Спать собирались да не собрались. Он кашлянул.

– Что случилось?

– Вам надо на это посмотреть, – сказал Игорь.

Глаза – с монеты в пять царских копеек.

– А яснее? – спросила, выглядывая, Натка.

– Остров, кажется, вырос!

Остров действительно вырос. От своей ниши он протянулся полосой на всю длину подоконника, занимая теперь едва ли не четверть всей кухни. Стоило только Лаголеву шагнуть к столу, как тепло накрыло его с головой.

– Видишь? – заулыбался сын.

Набросившая халат Натка встала у кухонной тумбы.

– Сантиметров тридцать не хватает, – сказала она, стукнув по полу босой ступней.

Лаголев почесал затылок и оглядел кухню.

– Не, ребята, вы как хотите, а пора делать перестановку. Стол, похоже, сюда уже не вписывается.

8.

В человеке, который, подобрав ноги, сидел на асфальте в прорехе между домами и просил подаяние, Лаголев старинного друга узнал с большим трудом. Федька Шишлов зарос, подурнел, обзавелся свирепой бородой и шрамом через всю щеку. Одет он был в серый вязаный, расползающийся, в многочисленных катышках свитер и в брезентовые штаны, испачканные коричневой краской. Ботинки от полной гибели удерживали мотки скотча. Ногти на грязных, морщинистых пальцах были обкусаны и оббиты до черноты. Смотреть на него без содрогания было невозможно.

– Подайте копеечку!

Лаголев сыпнул в чужую ладонь мелочи, прошел шагов двадцать и вернулся.

– Федька?

Старинный друг сморщился, сжался, словно Лаголев не вопрос задал, а шарахнул камнем по плечу.

– Не-не.

– Как «не»?

– Ошиблись вы.

– Это я, Саня Лаголев. Био-Шурик.

Федька все же глянул искоса. На лице его вместе с узнаванием отразилось небывалое облегчение.

– Саня?

– Ну!

Шишлов зареготал и заперхал, выражая свою радость. Ладони его несколько раз ударили по коленям.

– А я думал… – он махнул рукой куда-то в сторону перекрестка. – А тут ты! Это ж встреча какая! Обязательно обмыть надо. Ты, я смотрю, при «бабках».

– Есть немного.

– Все! – Федька принялся подниматься. – Покупаем «пузырек» и отмечаем! Но за твой счет, усек? Я, видишь, на мели.

Он ожесточенно поскреб ребра через свитер.

– Я не пью, – сказал Лаголев.

– А я пью! – заявил Шишлов. – Мне в жизни без алкоголя нельзя. Мне жизнь запивать надо. – Он уцепил друга за рукав. – Так как насчет «пузыря»?