Островитяния. Том первый
Шрифт:
— И не только ради вас, но и ради меня, — добавила Дорна. — Я не могу сказать вам, зачем, кроме того, что уже говорила… словом, это все тот же мой «вопрос».
— Но когда он решится, Дорна?
— Летом, когда соберется Совет, — сказала она, не глядя на меня, — или несколько недель спустя.
Это означало, что мне придется ждать еще три месяца, причем оснований для новых надежд не предвиделось.
Дорна стояла, прижав руки к груди, глядя на сцепленные пальцы.
— Я вела себя нечестно, — сказала она.
— Прошу вас, не думайте так! — воскликнул я.
— Да.
Сказав это, она быстро взглянула на меня.
— Мне так жаль, вы не можете себе представить!
Выражение ее лица сделалось скорбным. Видеть это было нестерпимо.
— Не жалейте, Дорна!
— Вы слишком добры ко мне, Джон!
Со стороны могло показаться, что мы ссоримся, хотя в умоляющем взгляде Дорны читалось одно желание — найти правильные слова, сделать что-то, в то время как я всем сердцем взывал к ней, моля о более милостивом приговоре. Она обрекала меня на три месяца жалкого, мучительного ожидания, еще более тяжелого, чем раньше: то, что произошло, лишь разбередило мою страсть.
— Не беспокойтесь об этом, Дорна.
— Ах, Джон!
Ее взгляд сверкнул, она отвернулась и продолжала, стоя ко мне спиной:
— Я ничего не могу для вас сделать, ничего, по крайней мере сейчас. А мне так хотелось. Как все это нечестно, несправедливо! Единственное, что остается, это чтобы вы сделали что-нибудь ради меня, что-то, что мы должны сделать. Но я прошу вас не потому, что вы должны. Мне это нужно самой! Вы поедете к Хисам?
Я даже не сразу понял, что Дорна отсылает меня.
— Я поеду, если вы этого хотите.
— Я этого хочу? Ах, Джон!
Она умолкла, потом заговорила более спокойно.
— Мне хочется, чтобы вы остались, но ради себя прошу — уезжайте. Может быть, так будет лучше и для вас.
Почему она не оставляла за мной права на благородный поступок, на жертву? Ведь своими интересами я пренебрег.
— Я поеду завтра, раз вы просите.
— Именно потому, что я прошу? — с надрывом воскликнула она.
— Конечно, Дорна!
Наступило мертвое молчание. Все было кончено. Я знал, какими долгими могут оказаться порой три месяца.
— Я должна вернуться к Ронанам, — сказала наконец Дорна. — Вы, наверное, уедете рано. Я приду попрощаться с вами.
— Если для вас это слишком рано…
— Я хочу прийти, Джон!
Дорна сбежала по ступеням к причаленной внизу лодке — той самой, которую красил старый Ронан.
Я мог гордиться своим самообладанием — никто ничего не заподозрил. После предварительной репетиции я холодно сообщил Дорну и Файне, что уезжаю.
Днем Дорн пригласил меня прокатиться на лодке. Ветер наконец-то оказался достаточно сильным, налетая порывами то с запада, то с северо-запада. Дойдя до Эрна, мы пересели в маленькую лодку; ее сильно кренило, она постоянно зарывалась носом в буруны, вздымая столбы брызг, так что парус вымок по крайней мере наполовину. Мы шли близко к подветренному берегу. Внезапно показалась лодка. Дорна сидела у руля, на леере. Прежде чем парус скрыл ее, она успела помахать нам рукой. Она была мокрой
Для него у нее нашлось время, которого не нашлось для меня.
Надежда на то, что что-нибудь помешает моему отъезду, что Дорна снова захочет, чтобы я остался, не покидала меня до последней минуты. Утро выдалось прохладное, облачное; я встал и готов был выехать уже к половине седьмого. Решили, что Дорн будет сопровождать меня до Доринга. Завтрак подходил к концу, когда вышла Дорна, свежая, с разлитым по лоснящейся коже румянцем.
Между нею и братом произошла небольшая стычка.
— Удалось вычерпать воду? — спросил Дорн не очень-то любезным тоном.
— Да, — коротко отвечала Дорна, — но мы чуть не перевернулись.
— При сильном ветре не стоит плавать на таких скорлупках. Рискованно.
— Почему?
— Можно хорошенько искупаться.
— Ну, и что тут страшного?
Казалось, Дорна начинает сердиться.
— А можно и утонуть. Вода еще слишком холодная.
— Хуже было бы потерять лодку. А выкупаться мы и так собирались.
Голос Дорны снова звучал ровно, спокойно. Обернувшись ко мне, она пристально на меня посмотрела. Уж не знаю, что именно она хотела выразить своим взглядом, но он был суровым, хотя и лишенным упрека, можетбыть, слегка пристыженным, но через мгновение снова стал открытым и ласковым.
Нам так и не удалось ни на минуту остаться одним. Я не знал, как это сделать; Дорна, видимо, не хотела помочь мне.
— До свидания, Дорна.
— До свидания, Джон.
Так прощались мы, когда я уже сидел в седле, а Дорн все еще возился, приторачивая свою суму.
Глаза Дорны равнодушно скользнули по мне, и когда мы выехали из ворот, я увидел на середине буковой аллеи ее быстро удалявшуюся легкую, ладную, но все же понурую фигурку.
16
ХИСЫ. ГОРОД
Никогда еще я так остро не ощущал резких перепадов в интенсивности ощущения жизни. Настоящее всегда было реальным, сегодня — точно так же, как вчера, и завтра наверняка все будет таким же. Но с тех пор, как я попал к Хисам, атмосфера призрачности сгущалась. Это место утратило живую яркость, и почти все Хисы, даже Наттана, казались раскрашенными куклами, беспорядочно движущимися передо мной.
Поначалу это беспокоило, походило на некое наваждение, болезнь, но мало-помалу я привык и, даже невзирая на разлуку с Дорной, жил не без приятности.
В конце концов рядом был друг — Наттана. Даже больше чем друг, она была скорее сестрой, чье присутствие всегда успокаивает душевную тревогу, — сестрой совершенно очаровательной.
Первый день тем не менее можно было считать полным провалом. Я никак не мог внутренне настроиться на общество Наттаны. Мы вышли прогуляться, и поначалу она была разговорчивой и старалась расшевелить меня, однако закончилась прогулка в полном молчании. Впрочем, если Наттана и осталась недовольна, ей удалось это скрыть. Она сказала, что я, наверное, устал с дороги и лучше мне будет пораньше лечь спать.