Островитяния. Том первый
Шрифт:
Дорна засмеялась.
— Ронаны — хорошие друзья, но мы слишком разные! Я стараюсь держаться как член семьи, когда навещаю их, потому что знаю — им это приятно, но не хочу слишком уж часто доставлять им такое удовольствие…
Она снова запнулась, слегка покраснев.
— Если бы я перестаралась, старый Ронан и Парна опять стали бы говорить про то, как хорошо, если бы у них была взрослая дочка. Вот я и сбежала.
Я улыбнулся.
— Вы ведь сами видели, — утвердительно сказала Дорна.
— Да, вам, должно быть, тяжело держаться там естественно.
Глаза ее расшились, она опустила
— Еще хуже, если приезжает кто-нибудь «из этих».
Я вспомнил, что «из этих» значит кто-нибудь из обитателей ферм, расположенных на болотах Доринга.
Теперь стало понятно, почему она пришла, и соответственно ее приглашение оставалось в силе.
Впрочем, может быть, я устал после прогулки верхом?
На это я отвечал, что после купания чувствую себя вполне бодрым.
— Жаль, что меня не было с вами! — сказала Дорна. — Я не купалась с прошлой осени. Пойдемте к башне. На болота стоит взглянуть сверху.
Выйдя, мы прошли через сад, где гладко коричневели места новых посадок, потом углубились в сосняк…
И вот мы стояли на башне. В косых лучах солнца расстилалась, сколько хватало глаз, ровная матово-зеленая поверхность болот, местами темно-изумрудная, и пурпурные тени облаков плыли по ней. Дорна облокотилась на парапет. Я вспомнил, как в последний раз, когда мы были здесь, она восторженно говорила о своей любви к Острову. Наверное, то же чувствовала она и сейчас. Мне же было никак не справиться с неким внутренним отчуждением; ведь хотя я и мог, до определенной степени проникаясь состоянием Дорны, чувствовать красоту болот, но все-таки это был ее, а не мой мир. Я был здесь чужак. И еще одно, то, что я, наверное, не забуду никогда, припомнилось мне здесь, на башне. Это были руки Дорны, крепко сжатые, отливающие шелковистым загаром. Стоя здесь, я смотрел на них и на саму Дорну, расслабленную и отсутствующую, не такую изящную в эту минуту, но еще более дорогую, еще более желанную.
— Век бы стояла здесь! — воскликнула она глубоко растроганным голосом. — Никогда еще я так не любила эти места.
— Я понимаю, Дорна.
— Вы и правда думаете, что можете понять? Вам нравится здесь, Джон?
— Ах, Дорна, я люблю эти места всем сердцем, и не только из-за вас.
Долгая пауза. Я затаил дыхание. Дорна сдавленно рассмеялась. Руки ее разжались.
— Помните, что случилось, когда мы были здесь в последний раз? — спросила она неожиданно дрогнувшим голосом.
Сердце мое замерло, потом учащенно забилось. Рука Дорны, лежавшая на парапете вверх ладонью, придвинулась к моей.
— Да, как раз это и случилось, — шепнул я, стараясь придать своему голосу шутливый тон.
Я взял ее руку. Ладонь Дорны покорно, почти безвольно скользнула в мою, потом пальцы ее тесно переплелись с моими. Краски вокруг полыхали, все запертые двери распахнулись настежь. Теперь я мог говорить, если бы смог подобрать слова и если бы это было нужно. Я держал в своей руке руку Дорны.
Она была теплой, слегка дрожала, но не пыталась вырваться. Я видел вспыхнувший румянцем изгиб ее скулы — разящий меня острый клинок. По руке я чувствовал, как глубоко и прерывисто она дышит…
— Дорна! — начал я, но где мне было отыскать в чужом языке то единственное нужное слово…
— Прошу вас! — со стоном вырвалось
— Дорна! — окликнул я ее.
Мы стояли внизу, у подножия башни. Я старался заглянуть в лицо девушке, но она отворачивалась.
— Дорна, послушайте!
— Нет! Нет!
Она смеялась, она задыхалась от смеха.
— Нет, Джон! Нет, нет, нет!..
Сосняк кончился, пошел буковый лес. Я мог бы схватить ее, остановить, заставить выслушать меня, но руки и голос отказывались повиноваться, ведь это была Дорна. Нет, я не мог.
Единственное, что оставалось, это покорно идти за ней, и словно почувствовав это, Дорна замедлила шаг. Мы прошли через ворота так, словно ничего не случилось, вежливо придержав створки, но сад, где мы недавно сажали цветы, виделся мне зыбко, как в тумане.
— Я пойду назад, к Ронанам! — Голос ее прозвучал сурово, едва не срываясь на крик. — И не смейте идти за мной дальше! Я бы никогда не позволила, чтобы это случилось!
— Дорна, завтра…
— Нет! Мы не можем! Я не могу теперь! Отпустите меня, Джон!
— Прощайте, — сказал я, давая понять, что она может идти.
— Ах, нет! Мы еще увидимся, я все объясню, но теперь я должна идти.
Она повернулась и стала удаляться. Это было мучительно — видеть, как она уходит… Я пошел взглянуть, не распустились ли бутоны дарсо.Но видел я одно — идущую по буковой аллее Дорну, взволнованную, смятенную, спешащую прочь…
Тяжело вновь окунуться в повседневные заботы после такого потрясения, когда едва приоткрывшиеся двери вновь захлопнулись перед тобой; но мне пришлось, и вышло удачно, и я даже несколько гордился тем, как естественно удается мне держаться. Я говорил со всеми так, словно ничего не произошло. Никто ни о чем не догадался, но, когда Марта обмолвилась, что Дорна приезжала от Ронанов, явно рассчитывая, что кто-нибудь спросит, почему, голова у меня на мгновение закружилась.
Всю эту ночь ум мой беспомощно и мучительно метался в лабиринте догадок, но ничто не могло затмить красоты Дорны, красоты, которая на мгновение была моей.
Настало утро, и когда я спустился вниз, слишком рано для завтрака, слуга передал мне, что Дорна хочет видеть меня после завтрака на пристани. Возможно, мы все же проведем день вместе…
В воздухе веяло отдающей железом стылостью. Снова затопили камины, а на улице суровый, порывистый западный ветер раскачивал ветви ив и буков, уже покрытые молодой листвой, трепещущей, пестрой.
Пройдя между эллингами, я увидел Дорну. Она сидела на каменном кнехте и глядела на воду. Я надеялся, что она будет в плаще, с корзинкой, готовая к долгой прогулке, но, конечно, надеялся зря.
Никогда я еще не видел этой глубокой морщины, что пролегла теперь у нее между бровей, и таких глубоких теней под глазами.
Она встала, повернулась ко мне.
— Джон, — сказала она, не давая мне заговорить, — мы должны вернуть все на свои места, чтобы все было, как до вашего приезда.
Мне стало тревожно и радостно, ведь так или иначе это значило, что что-то переменилось, и не только во мне, но и в ней.