Островитяния. Том первый
Шрифт:
Наконец посуда была перемыта, и Дорна повернулась ко мне, спуская закатанные рукава. Мой взгляд непроизвольно скользнул по гладкой коже ее маленьких красных рук.
— Хотите взглянуть на место, где скрывался Дорн? — спросила она.
Я сказал, что конечно да, стараясь вспомнить, почему именно он там скрывался.
— Только сначала перевезем на тот берег Ронану, моя кузина занимается с ней.
Скоро мы все трое вышли. Девочка на ходу повторяла урок. Она и еще несколько детей каждый день ходили к Дорне-старшей, и мы высадили Ронану на каменных ступенях пристани
Восточный бриз слегка рябил воду. Я поставил мачту и развернул парус. Поворачивая рулевое весло, мы отплыли, впрочем куда и как надолго, я не знал, а Дорна не спешила объяснять.
Выйдя из гавани в проток, мы повернули на запад. Теперь ветер дул сзади. Мало-помалу напряжение мое ослабло. Дорна была все такой же, и одновременно в ней появилось что-то новое; она тем не менее была удивительно привлекательна. Она вела беседу и как-то так незаметно успела выведать у меня обо всем, что я спохватился только тогда, когда понял, что рассказываю ей о вашингтонских депешах.
Дорна, задающая вопросы, — это тоже было что-то новое. На каком основании министерство заставляло меня отчитываться? Я рассказал о Гэстайне, Эндрюсе и Боди, и о господине, не прошедшем медицинское обследование. Дорна была в недоумении. Я добавил, что и моим собственным поведением недовольны.
Дорна долго и пристально смотрела на меня, во взгляде ее сквозили озабоченность и непонимание.
— Простите, Джон, — наконец сказала она, — но почему вы никак не поладите с ними?
Вопрос заставил меня задуматься. Я мог бы подвергнуть критике отношение моих соотечественников к любым законам, в которых они не видели для себя прямой выгоды, особенно если то были иностранные законы; но я не хотел. Дорна была слишком проницательна, ведь удалось же ей интуитивно угадать разницу между рационально объясняемыми расхождениями и моей лежащей в основе эмоциональной чужеродностью, заставлявшей меня быть «не в ладу» с некоторыми соотечественниками.
— Думаю, они недовольны тем, что я прилагал не слишком много усилий, чтобы развлекать и содействовать всем, кто приезжает сюда.
— Именно этого от вас ждали?
— Да, именно.
И я рассказал ей о дядюшке Джозефе и о том, что он и его друзья-бизнесмены прежде всего заинтересованы во мне как в консуле, мое назначение состоялось не без их содействия, и что, наконец, дядюшка был лично заинтересован моими деловыми знакомствами, и не только ради меня самого, но и рассчитывая затем сделать меня своим представителем, успешная деятельность которого напрямую зависит от его деловых связей.
— Его мечта — это что я когда-нибудь стану торговым представителем его фирмы в Островитянии. Пост консула для него лишь первый шаг.
Говоря, я вспомнил все, что было мной передумано в этой связи, и особенно слова Дорны, сказанные в Городе, во дворце. Она сказала тогда, что есть люди, готовые биться за свои интересы не на жизнь, а на смерть. Я внимательно следил за ней, ожидая похожего, резкого, эмоционального выплеска.
Однако Дорна продолжала холодно, изучающе глядеть на меня.
— Значит, вы здесь не просто как консул, Джон? — спросила она. — Вы сказали,
— Да, Дорна. По крайней мере, так это представляется мне.
— У него есть дети?
— Сын, юрист, и дочь, она замужем.
— Может быть, он хочет, чтобы вы унаследовали его агентство. (Слова «бизнес» или «фирма» в островитянском не было.)
— Не думаю, хотя — кто знает, — ответил я. — Но ясно, что он разочарован, поскольку я не сошелся ближе с американскими изыскателями и не попытался приспособить закон к их нуждам. Вполне возможно, что у него — свои люди в министерстве. Письма они с дядюшкой шлют очень похожие.
— Но почему вы здесь — только консул, Джон? Почему не делаете того, что от вас ждут?
— Дорна! — воскликнул я. — Скажу вам прямо. Я не давал своему дядюшке никаких обещаний перед поездкой сюда. Конечно, я понимаю, что можно рассматривать консульский пост и как средство, но я не обязан, ради чего или кого бы то ни было, превышать свои полномочия. Дорна, есть серьезные причины, из-за которых я хочу оставаться просто консулом!
Я прервался, чтобы перевести дыхание: слишком уж явно ощутил я присутствие этих причин.
— Но когда я узнал, как вы относитесь к торговым агентам, я не могу и не смогу пытаться стать одним из них.
Дорна моргнула.
— Значит, это из-за меня? — спросила она.
— Да.
— Не из-за моего деда или брата?
— Честное слово! — воскликнул я, пристыженный. — Это ради вас, Дорна!
— Мне жаль… — начала она.
Я следил за ней. Губы ее сжались. Глубокие, почти старческие морщины обозначились вокруг рта. Она слегка приподняла голову. Сердце мое билось, я чувствовал, что сделал что-то не то. Если бы я мог просто сказать, что люблю ее!
Но тут же я поймал себя на том, что думаю по-английски. Смог ли бы я произнести островитянское слово ания?Это значило бы, что я хочу ее в жены, я, который не мог дать ей ничего. Вряд ли было бы подходящим и слово апия,означавшее, что я хочу ее, хотя и это была правда…
Дорна подняла голову. Лицо ее было спокойно. Она взглянула на меня и улыбнулась уклончивой, манящей улыбкой.
— И все же я очень рада, Джон, — сказала она и внезапно добавила: — Да ведь мы еле двигаемся. Не хотите ли сесть на весла?
Я изо всех сил налегал на весла, чувствуя внутреннее облегчение. Вряд ли мне удалось бы яснее выразить свою любовь. Глядя ей в лицо, я видел, что Дорна понимает это: сидя на корме, у руля, она то и дело смотрела на меня с ласковой улыбкой.
Мы плыли узкими протоками к западу от Острова. Огромная полусфера над нами сияла ровной синевой.
Я взглянул на девушку. Боже, и всего-то несколько слов: «Дорна, я люблю вас!» И болота, и синяя вода, и небо словно уговаривали меня: скажи!
Дорна сидела вполоборота ко мне, глядя на убегающую назад пенную струю, уверенно держа руль крепкими загорелыми руками, и профиль ее четко вырисовывался на фоне синей глади воды. Волосы были гладко зачесаны назад, косу скрывал капюшон.