Осужден и забыт

Незнанский Фридрих Евсеевич

– Нет, – просто ответил Трофимов.

Подручные переглянулись. Хоть они заранее не слишком верили в удачную миссию шефа, теперь на их лицах отразилось разочарование.

– Чего так?

– Ничего. Дал от ворот поворот. Даже разговаривать не захотел.

Несколько минут все молчали. Слышался лишь негромкий стук горошин.

– Что же теперь будет? – с беспокойством в голосе спросил Карась.

Вопрос повис в воздухе. Вместо ответа Трофимов поднял ржавое ведро, в которое подручные бросали несъедобный, трухлявый и высохший горох, и опрокинул в кипящий на плите бак с похлебкой.

Подручные снова переглянулись.

Давно

уже пищеблок не нуждался в таком количестве людей, но Трофимов по какой-то причине держал возле себя этих двоих прилипал. Старшего за усы и сонный вид зеки прозвали Карасем, а младшего, соответственно, – Мальком, хотя этому «мальку» давно перевалило за тридцатник и сидел он за вооруженный разбой с убийством. Не то чтобы они отличались от прочей зековской братии в лучшую сторону или чем-то заслужили в глазах Трофимова свои привилегии… Его выбор упал на них случайно.

Карасю было за пятьдесят, на свободе он имел чин подполковника, занимал непыльную должность в военной части и схлопотал семь лет за торговлю оружием. Сколько знал его Трофимов, Карась получал из дома длинные письма от жены с подробным перечнем, что уродилось в этом сезоне на приусадебном участке, сколько поросят продали, сколько оставили, почем в этом году на базаре мясо и прочее в том же духе… Из дому же Карась регулярно получал посылки с копченым салом и надеялся на амнистию. Свою спокойную должность при кухне он выкупил у Трофимова, предложив делиться полученным из дома добром.

Малек, наоборот, не получал из дому ни писем, ни посылок по той простой причине, что никакого дома у него отродясь не было. Вырос он в интернате, а жена с ребенком от него сбежала, пока он еще гулял на свободе. Зато у Малька было своеобразное хобби – он добывал газеты с объявлениями и отправлял письма всем желающим познакомиться. Он надеялся через газету сойтись с какой-нибудь подходящей женщиной. Малек и сам давал объявления типа: «познакомлюсь с целью серьезных и длительных отношений, можно с ребенком». На почтовые конверты уходили все деньги Малька, но он не жалел – дело того стоило. Иногда в конвертах оказывались фотографии, иногда несколько купюр, получал он от сердобольных женщин и продуктовые посылки, а в прошлом году одна даже лично приехала в колонию! Ответы на его послания приходили регулярно, но пока ни один предложенный вариант знакомства Малька не удовлетворил. Он не ленился и после отбоя писал длинные душещипательные письма, мечтая после освобождения, как герой «Калины красной», поехать в деревушку, жениться на спелой бабенке и зажить новой жизнью. Впрочем, сколько невыполненных обещаний «завязать» дается заключенными в лагерях, никому не известно…

Письма от женщин он с удовольствием зачитывал вслух, под ржание и комментарии окружающих. Писали в основном учительницы младших классов. «Во дура!» – удивлялся Малек, читая очередное трогательное письмо, в котором авторша выражала желание помочь «встать на ноги, обрести веру в себя» и прочую лабуду. Писали ему и женщины-заключенные из соседних колоний. Стиль их писем был примитивнее, зато описываемые в них истории жизни посодержательнее: бывшая проститутка, торговка наркотой или воровка мечтала начать с Мальком на свободе новую жизнь. «На хера ты мне сдалась, чувырла? – крутя пальцем у виска, отвечал сам себе Малек. – Чтобы я с зечкой еще связался? Да никогда! Нашла пацана…» Но свои поиски не прекращал.

Писал Малек с трудом, делая огромное количество ошибок. Однажды, заметив, что Трофимов

читает газеты, Малек заподозрил в нем грамотного человека и пристал с просьбой «проверить ошибки».

Черт знает почему, но Трофимов взял его под свое покровительство. И даже время от времени корректировал его любовные послания…

…Обед на зоне прошел как обычно. В столовой все разобрали алюминиевые миски с желтоватой водянистой бурдой, к которой прилагался заплесневелый и сухой кусок черного хлеба и кружка горячей черной воды, громко именуемой «чаем». Такое меню в лагерной столовой держалось вторую неделю, разница была только в том, что с каждым днем порция почти незаметно уменьшалась.

После обеда Трофимов оставил подручных мыть посуду («Че ее мыть? – возмущался Малек, демонстрируя отполированную до блеска внутренность алюминиевой миски. – Как собаки, все вылизали. На фиг горячую воду переводить?») и, никому ничего не говоря, отправился к баракам бывших столярных мастерских, где уже лет пять царило полное запустение.

– Куда это он? – спросил Малек, глядя вслед шефу.

– Закрой дверь! Хочешь, чтобы на запах вся свора прискакала? – шикнул на него Карась.

Он заговорщически выглянул, посмотрел по сторонам и плотно прикрыл дверь. Карась повышал калорийность лагерного пайка жареными шкварками и жиром, но делал это всегда тайно и только после обеда, когда остальные зеки разойдутся по баракам. Мелко нарубленные микроскопические кубики сала он томил на сковородке на медленном огне, пока из них не вытекал весь жир. Затем жижа с шипением выливалась в гороховую баланду.

– Эх, сюда бы хоть крошку лука, – принюхиваясь к запаху, мечтательно произнес Карась. – Ну, садись жрать, пока никто не приперся!

Малек, не дожидаясь повторного приглашения, метнулся к столу. Хоть по части провизии от Малька пользы было мало, Карась прикармливал напарника по одной простой причине: когда дело касалось доставания сигарет и самогона, Малек был спецом.

– Деду оставь, – предупредил его Карась, плашмя шлепнув ложкой по жадно протянутой к половнику руке.

За глаза они называли Трофимова Дедом. Не успели два раза отхлебнуть, как дверь пищеблока кто-то толкнул с улицы. Малек метнул на Карася свирепый взгляд: не запер, дурак! Но было поздно, в кухню уже ввалился Толян Сивый, прихлебатель одного из лагерных паханов.

– Что, морды, жрете? – довольным голосом сказал он, без приглашения подсаживаясь к столу и наливая себе полную миску. – Так и знал, что для себя затравку зажилили.

Карась поджал губы, глядя, как Сивый вылавливает из кастрюли коричневые шкварки и бросает себе в миску, но смолчал, повинуясь лагерному этикету. Даже предложил:

– Сухарей белых хочешь? Малек, подай сухари. Вода закипела? Заварку бросай. Сыпь всю пачку.

– Ого! – потер ладони Сивый. – Ща чифирнем!

На короткое время за столом слышалось только аппетитное чавканье и стук ложек.

– Новость слышали? – с набитым ртом произнес наконец Сивый.

– Какую?

– Дед вам ничего не говорил?

– Нет, а что?

Сивый огляделся и шепотом сообщил:

– Паханы на сходку собираются. Решать будут, бунтовать зоне или нет.

Карась испуганно застыл. Он сразу подумал, что, если зона взбунтует, не видать ему следующей майской амнистии к годовщине Победы.

– Когда? – тараща на Толяна глаза, выдохнул он.

– Когда скажут, тогда будут, – философски ответил Сивый. – Щас и решают. Ваш Дед тоже пошел?