Осуждение Сократа
Шрифт:
— Почему же ты морщишься, как от уксуса?
— Уже осадок, Сократ! — Горбун вытер дрожащие губы. — Скоро покажется дно…
— А не кажется ли тебе — в твоем, сосуде одна горечь?
Великий хулитель промолчал, только провел рукою по горлу, словно его душила невидимая петля. Мудрец положил палку и узелок на землю, но садиться не стал; в его глазах, выпуклых, как у приморского краба, мелькнула веселая живинка. Сделав большой, не по росту шаг, Сократ склонился над Великим хулителем и стал с потешным старанием ощупывать его мышцы.
— Клянусь собакой, у тебя не мускулы,
Херефонт фыркал, лениво отстраняясь. После припадка ярости, изнурившего его, он был не очень-то склонен к шуткам.
— У меня достаточно сил, Учитель! — натужно улыбаясь, проговорил Великий хулитель. — Я могу и сейчас разломить подкову.
— Возможно, ты и сильнее железа, — сказал мудрец. — Однако я видел своими глазами, как гнев положил тебя на обе лопатки. Гнев и раздражение — плохие спутники во владеньях Истины. — Сократ убрал руки с плеч Великого хулителя и направился к своему узелку.
— Отведай-ка это, несравненный победитель! — Сократ протянул пол-лепешки Великому хулителю. — Ксантиппа кланяется тебе.
— Ксантиппа? — переспросил горбун, неловко, обеими руками, принимая подарок.
— Похоже, ты удивлен?
— Как же не удивляться, Учитель? Говорят, она стала настоящей фурией!
— Не верь слухам, мой друг!
Горбун задумчиво погладил шершавую лепешку. Он всегда оттаивал сердцем и немного расстраивался, получая «подарки Ксантиппы». В эти минуты его ожесточенное лицо становилось по-детски мягким и доверчивым; казалось, он вспоминал о той, единственной и прекрасной, которая в снах и мечтах могла принадлежать только ему.
— Как она добра ко мне! — пробормотал горбун, пряча лепешку за пазуху.
— А ты знаешь, где другая половинка?
Мудрец сел и, беззлобно посмеиваясь, начал рассказ о злополучном мельнике. Солнечный зайчик, веселый и одинокий, резвился на его бороде.
Великий хулитель хрипел и трясся.
— Ах, Филонид! Бедный брат мой! — потешался горбун, размахивая фляжкой. — Мы так похожи с тобой! Ты ешь безо всякого аппетита, а я пью, не ощущая жажды!
И вдруг как-то внезапно, будто сговорившись, они замолчали, потупили головы. И так, в полном, отрешенном безмолвии, они сидели довольно долго, не замечая рыночного шума, и цикада названивала им в пыльных кустиках цикория.
Аполлодор, веселый, жизнерадостный, налетел синецветным вихрем.
— Что же вы торчите тут? Я обежал весь рынок…
— Ты прыгаешь, как осел, нажравшийся ячменя! — проворчал Великий хулитель. Юноша и бровью не повел. Он продолжал токовать восторженно и самозабвенно.
— Пойдемте же к рыбным рядам! Там, знаете, какие петушиные бои? Федон, Гермоген — они все там. Ждут. Да, Сократ, где мы сегодня собираемся? Опять у башмачника Симона? Ты знаешь — я совсем забыл! — вчера приехал Симмий из Элиды. Говорят, ученейший человек! Я сам его видел! На нем красные сапоги с золотыми пряжками. Удивительные сапоги, Сократ! Федон обещал свести его с тобой. Вот будет бой! Клянусь Двенадцатью богами, тебе придется нелегко, Сократ!
— С Сократом воевать легко! — улыбнулся мудрец, подымаясь. — С Истиной гораздо труднее… Чтобы
Горбун, не переставая ворчать, засунул фляжку под линялую шкуру, и все трое направились к рыбным рядам. Непоседа Аполлодор забегал вперед, возвращался.
Рыбные ряды обдали их густым пряным запахом, праздничным многоголосьем.
— Устрицы! Свежие устрицы! — бубнил старик — с красными просоленными руками.
— Кре-еветки! — пел чей-то голос. — Кре-еветки!
И грубо, басовито, могучим голосом Посейдона:
— Морские ежи! Берите ежей!
Устало:
— Лещи! Дешевые лещи!
И радостным, раздирающим голосом:
— Угри! Копайские угри!
Загудел, зазвякал сигнальный колокол: подъехала новая повозка со свежей рыбой. Бурливая волна прокатилась по рядам, и с новой силой ударили голоса торговцев. В этом живом потоке Сократ чувствовал себя как в родной стихии. Ему приветственно махали — тут многие знали Сократа, — и он успевал отвечать на приветствия. Его сильно толкали, но он не замечал толчков. Херефонта и Аполлодора то относило, то прибивало к Сократу — они напоминали детей, попавших в штормовое море.
— Сократ, сверни направо, к будке! — кричал Аполлодор. Юноше казалось, что у камышовой торговой будки меньше народа.
Яростно пыхтя и на толчки отвечая толчками, продирался Великий хулитель.
— Привет тебе, внимательнейший Феофраст! — заговорил Сократ, подходя к одному из покупателей, сын которого за большую плату брал уроки мудрости у софиста Поликсена, человека невежественного и самоуверенного. — Вижу, с какой осмотрительностью ты выбираешь рыбу. Похвально, весьма похвально.
Феофраст неохотно оторвался от жирного палтуса, недоверчиво уставился на Сократа: от этого старика, признанного Дельфийской пророчицей самым мудрым среди эллинов, можно было ожидать подвоха.
— Надеюсь, на твоем столе окажется самая вкусная, самая свежая рыба, — продолжал мудрец. — Но скажи мне, чадолюбивый Феофраст, не следует ли больше опасаться испорченного разума, чем испорченного желудка?
Кто-то захохотал. Феофраст беспомощно, по-рыбьи шевельнул ртом. А Сократа как не бывало. Его голова, подобно поплавку, уже колыхалась в другом месте. Философ с добродушным видом задавал простые, но каверзные вопросы: он указывал на достойное презрения и осмеяния, считая, что это равносильно исправлению пороков и недостатков.
Наконец рыбные ряды кончились, и Сократ с Херефонтом оказались на площади. Они остановились, чтобы подождать Аполлодора.
— Ух! — тяжело вздохнул раскрасневшийся юноша, выныривая из самой гущи. — Я еле жив. Мне отбили все бока, отдавили ноги. Хуже всего, я… я потерял сандалию! Это мои самые лучшие сандалии. Что теперь скажет моя жена? Она такая ревнивая, Сократ! Я знаю ее, прекрасно знаю. Она скажет — мою сандалию украла любовница и отнесла ворожее…
Даже Великий хулитель не удержался от улыбки.