Освобождение души
Шрифт:
На пороге появилась полногрудая женщина в ситцевом халатике. Волосы ее были мелко и часто скручены папильотками. На широком лице задирался маленький пудреный носик.
— Комендант! Вы не видели коменданта? — кричала она и хлопала по толстому бедру. — Ох, и комендант у нас в посольстве. Лифт опять не действует!
Женщина эта работала в экспедиции: ведала упаковкой дипломатической почты. Принадлежа к штату посольства, она свысока посматривала на жен, просто живших при мужьях — шоферах и курьерах, покрикивала даже на коменданта. Недавно, когда праздновали День Победы,
— Тут комендант! — Из окна столовой на втором этаже, раздвинув белые занавески, высунулось одутловатое лицо с воровскими шныркими глазами.
— Ну, что вам нужно от коменданта? Лифт… так его же чини-не чини, он портится! Пока ребятишек отсюда не уберут, я ни за что не отвечаю.
Комендант исчез за белыми занавесками. Женщина в халатике и папильотках пошла, чертыхаясь, подниматься по крутой, узкой лестнице. Наверху, на лестничной площадке, кучились ребятишки. В посольстве их было много: не меньше тридцати-сорока. Жилось им невесело: целыми днями — на круглом асфальтовом дворике за высокими стенами. Неподалеку — Тюильери. Там, в садах, пестро разукрашенные кукольные театры, качели, пони в тележках, пруды, где дети кормят рыбок и пускают кораблики. По воскресеньям и четвергам там веселые, шумные детские гулянья. Но, избегая связей с местным населением, ребятишек из посольства туда не водили. Излюбленным занятием ребятишек было кататься вверх и вниз на лифте, но лифт скоро портился и потом целую неделю стоял в ремонте. Тогда ребятишки собирались наверху, на лестнице, и, навалившись животами на перила, свесившись стрижеными головами в пролет, плевали все разом вниз: чей плевок долетит быстрее? Плевки летели долго, путались так, что невозможно было уследить за ними, и когда долетали, расплющивались, наполняя треском лестничную клетку, вопрос, «чей быстрее», оставался неразрешенным.
— У-у, черти! Нету на вас никакой холеры! — заругалась женщина в халатике, увидев ребятишек.
Те, не окончив спора, «чей плевок быстрее», соскочили с перил и шумной гурьбой пробежали вниз мимо злой, сварливой упаковщицы.
На дворе ребятишки плотной живой стенкой окружили «кадилак», стоявший с приподнятым капотом. Шофер, посвистывая, копался в стальных кишочках мотора. Ребятишки лепились на закрылки, заглядывали в нутро. Но и это развлечение кончилось, пришел полковник, шофер опустил капот, открылись широкие ворота и машина уехала. Мальчишки послонялись по двору, подергали за косички белобрысую и курносую девочку — «плаксу Лильку» — и пошли по коридорам — отвинчивать колпачки с электрических выключателей. Если надеть колпачек на лучинку, получается как-бы шпага…
Проведя в посольстве добрых два часа, я ничего не вынюхал про газеты, исчезнувшие из ящика письменного стола. Подошло время обедать. В столовой сидели комендант и Коля-шифровальщик. На столике перед ними громоздились пустые и полупустые пивные бутылки, две пепельницы, полные окурков. На полу у стены стояла вазочка с гвоздикой — на столе ей не хватило места.
— Ага, вот и не знаешь! — воскликнул Коля-шифровалыцик. Он был бойкий и веселый паренек в белой вышитой рубашке. В будни он работал в шифровальном бюро — за двойными стальными дверьми — по 14–16 часов. Но по воскресеньями не знал, куда деться:
Комендант жевал бутерброд с бужениной. Желваки катались на скулах. Быстрыми глазками моргнул на меня, только я присел к соседнему столику. Коля-шифровальщик обратился ко мне:
— Ну, посмотрим, капитан, как ты Москву знаешь. Скажи мне… — Коля-шифровальщик хотел, видимо, задать мне загадку покаверзнее, но вдруг уставился блестящими, как черные маслины, глазами на дверь.
В столовую вошла директорша в белом халате, а за нею две незнакомых девушки. Они поздоровались: «Здравствуйте». — «Здравствуйте, коли не шутите», — ответил Коля. Директорша показала им столик в углу, украшенный букетиком розовой гвоздики.
Кто такие? Как и Коля, я таращил на них глаза. Одна была высока и дородна, в темно-синем костюме; другая помельче, в вязаной голубой кофте с выпушками. Официантка внесла миску дымящегося борща, девушки налили тарелки. Та, что была в вязаной кофте, сидела прямо, глядя вниз, с притушенным выражением неправильного скуловатого лица. Ее подруга, расстегнув костюм и оправив на высокой груди белую кипень батиста, поводила карими выпуклыми глазами по зале; пар, подымавшийся над тарелкой, заволакивал ее круглое, красивое лицо.
— Так вот, капитан, — продолжал Коля-шифровальщик. — Где в Москве часы с большим темно-синим циферблатом, украшенным знаками Зодиака?
Не успел я ответить, как кареглазая девушка произнесла:
— На Казанском вокзале.
— Вы — москвичка! — воскликнул я.
— Коренная, — улыбнулась девушка.
Впрямь, полная, налитая янтарными соками, Она напоминала московскую — кустодиевскую — купчиху. Над темными глазами блестели черные соболиные брови.
— Наверно, в Америку едете? — угрюмо спросил Коля-шифровальщик. Последнее время в Америку ехали, останавливаясь в Париже на два-три дня какие-то профсоюзные и торговые делегации, при которых были и девушки-переводчицы.
— Нет, в Париж приехали, — сказала девушка.
— Я из Каира, а подруга моя из Брюсселя.
Подруга — некрасивая, скуловатая — все молчала, глядя перед собой в тарелку. Но минуту спустя мы уже знали, что эту буку зовут «Фая», а московскую красавицу — Маруся Петрова. Переговариваться через столики было неудобно, и мы с Колей-шифровальщиком поднялись, чтобы пересесть к девушкам. Но в столовую вдруг пришла курьерша:
— Товарищ капитан Коряков, Панченко велел вам немедленно прийти к нему в кабинет.
Вот они — газеты! Подтянув ремень, одернув гимнастерку, я — будь, что будет! — по-военному пошел прямо на опасность. Газеты пропали вчера в обед. По-видимому, Панченко вечером и утром сегодня ознакомился с «контрреволюционной литературой» и теперь меня ждут какие-то «организационные выводы».
Панченко, Яков Кузьмич, официально числился третьим атташе посольства. Но когда я спросил машинистку, которая находилась в посольстве уже четыре года, чем именно занимается Панченко, она посмотрела на меня удивленными глазами.
— Не знаю… Атташе…
Однажды я увидел: курьерша ходила с листом и оповещала, что «Панченко велел идти на профсоюзное собрание». Я посмотрел в список — там не было моей фамилии. В конце списка стояла подпись: «Профорг Я. Панченко». Желая глубже понять жизнь в посольстве, я хотел пойти на это собрание. Зашел к Панченке и спросил:
— Почему меня нет в списке? Я — тоже член профсоюза.
Панченко снисходительно улыбнулся:
— Видишь ли, ты член профсоюза печатников. А наш профсоюз — несколько особый. Ты — член партии?