Освобожденный Эдем.

Столяров Андрей

Причем, каким бы ни был конкретный спусковой механизм деконструкции, сам процесс, один раз запущенный, скорее всего, приобретает необратимо лавинный характер. Он развивается согласно известному «принципу домино», когда первая повалившаяся костяшка, влечет за собой падение остальных. А поскольку не существует амортизационных ступеней, способных его погасить, то лавина «разборки» может остановиться лишь дойдя до неких первичных, устойчивых, натуральных форм бытия, обладающих самодостаточностью и обеспечивающих только элементарное выживание.

Именно таким образом был в свое время размонтирован Римский мир, утративший цивилизационную связность и подвергшийся прогрессивной варваризации. И именно так избыточно усложненный католицизмом, сословным регламентом и цеховой экономикой мир позднего Средневековья был обрушен мощным протестантским движением, предложившим

более внятные и простые формы существования.

Применительно к нынешним координатам это означает следующее. Переход цивилизации от одной структурной формации к принципиально иной требует глубокого демонтажа всех старых структур и создания новых с одновременной отладкой соответствующих функциональных связей. Социальная энергия, необходимая для такой трансмутации, указывает на величину фазового барьера, который цивилизация должна в этом случае преодолеть.

Римский мир распался, потому что не сумел преодолеть индустриальный барьер, хотя все технические предпосылки для этого существовали: уже были известны плавка и обработка металлов, возгонка нефти (необходимая для производства высокооктанового горючего), принципы технического конструирования, навыки работы со сложными механизмами — баллистами, катапультами, ирригационными сооружениями и так далее. Был даже создан прообраз парового двигателя: эопил Герона, преобразующий тепловую энергию в механическую. Однако эти предпосылки остались разрозненными. Соответствующая гуманитарная технология, конвергирующая инновации, то есть идея прогресса, основанная в свою очередь на христианском «сюжетном времени», возникла на тысячу лет позже, и лишь тогда начался переход к машинному производству.

Индустриальный барьер был пробит только поздним Средневековьем. Однако пробит он был опять-таки ценой исторической катастрофы, за счет глобальной деконструкции тогдашнего католического универсума. Новая гуманитарная технология, управляющая реальностью, Просвещение, отдавшая приоритет научному (рациональному) знанию, утверждалась в непрерывной череде войн и конфликтов, охвативших практически всю Европу.

Напомним, что лишь в Германии в течение Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.) погибло по разным данным от 6 до 10 млн. человек. А были еще религиозные войны во Франции, буржуазная революция и гражданская война в Англии.

Современная западная цивилизация должна преодолеть когнитивный (постиндустриальный) барьер, за которым лежит принципиально иная форма цивилизационного бытия. Характерные признаки, свидетельствующие о приближении к катастрофическому пределу, уже очевидны. Мы указывали на них в предыдущих главах. Это матричный распад реальности — появление вместо единой картины мира множества альтернативных, не сводимых друг к другу мировоззренческих версий, что выражается, в частности, принятой в Европе и США доктриной мультикультурализма. Это спонтанное образование локусов демодернизации, «областей хаоса», «инволютивных пространств», где происходит стремительный демонтаж высших цивилизационных структур. Это громадные антропотоки, «людские течения», непрерывно перемешивающие этносы и культуры: албанизация Италии, тюркизация Германии, арабизация Франции, испанизация Соединенных Штатов, заселение указанных стран выходцами из Юго-Восточной Азии.

Все эти явления имели место и в предшествующие фазовые переходы: от Античного мира к Средневековью, от Средневековья к Новому времени. Типологическое сходство картин несомненно.

Причем, следует учитывать еще одно обстоятельство. Согласно представлениям синергетики, подкрепленным расчетами уже упоминавшейся математической теории катастроф, по мере приближения системы к катастрофическому аттрактору, увеличиваются как осцилляции, спонтанные колебания внутри системы, так и сама скорость движения. В конце концов система начинает как бы «притягиваться» к такому аттрактору, и с определенного момента ее переход в состояние хаоса является неизбежным.

Судя по частоте социальных и технологических колебаний, масштаб которых непрерывно растет, нынешняя индустриальная страта притягивается сейчас именно к катастрофическому аттрактору. А учитывая сквозную коммуникативную связность современного мира, где «все зависят от всех», предстоящий его демонтаж, скорее всего, приобретет глобальный характер.

Вот один из возможных сценариев Апокалипсиса. «Представим себе такую картину: однажды в Соединенных Штатах из-за автомобильной пробки и аварии на железной дороге сменный персонал аэропорта

не попадет к месту работы. К диспетчерам не придет замена, их переутомление приведет к стрессу, и по их вине произойдет столкновение двух реактивных лайнеров, которые упадут на высоковольтную линию передач; вследствие этого усилится напряжение на других и без того перегруженных линиях, произойдет полное выключение электроэнергии, подобное тому, которое имело место в Нью-Йорке несколько лет назад. Только на этот раз авария будет значительнее и продлится несколько дней. Поскольку погода снежная, а дороги остаются нерасчищенными, образуются чудовищные скопления автомобилей; в офисах для обогрева жгут костры, и от этого вспыхивают пожары, до которых пожарные не могут добраться, а значит, не могут и погасить. Под натиском пятидесяти миллионов разъяренных людей, которые пытаются… дозвониться друг до друга, выходит из строя телефонная сеть. Вдоль дорог начинают двигаться пешие процессии, оставляя за собой на снегу мертвых… Лишенные каких бы то ни было средств к существованию, путники пытаются захватить чужое жилье и продукты питания; десятки миллионов единиц огнестрельного оружия, проданные в Америке, начинают стрелять, вооруженные силы захватывают власть, но и сами становятся жертвами всеобщего паралича. Супермаркеты грабят, в домах кончаются запасы свечей, растет число умирающих в больницах от холода, голода, истощения. Когда через несколько недель будет с трудом восстановлен нормальный порядок, миллионы трупов в городах и сельской местности станут источником эпидемии, принеся бедствия, равные по масштабам эпидемии черной чумы, унесшей в XIV веке две трети населения Европы. Снова появятся психозы «распространителя заразы», утвердится новый маккартизм, еще более жестокий, чем раньше. Наступит кризис политического устройства, которое распадется на несколько автономных подсистем, независимых от центральной власти, с собственными наемными войсками и автономным судопроизводством. Кризис будет становиться все более и более обширным; преодолевать его будет легче жителям неразвитых областей, подготовленным к жизни и конкуренции в примитивных условиях… Когда сила закона не будет более признаваться, а все документы будут уничтожены, собственность будет опираться только на «право обычая». С другой стороны, быстрый упадок приведет к тому, что города будут состоять вперемешку из развалин и годных для жилья домов, где поселятся те, кто сумеет их захватить; местные власти… смогут сохранить хоть какое-то подобие управления, лишь построив крепостные стены и укрепления. Тогда мы окажемся в полностью феодальной системе»²².

Ситуация выглядит тупиковой. Мы не можем по примеру американских амишей, переселенцев из Германии, Голландии и Швейцарии, законсервировавших свой быт на уровне XVII–XVIII веков, отказаться от технологической структуры цивилизации — от радио, телевидения, телефона, от электричества вообще, от транспорта, от водоснабжения, от компьютеров, от медицинской поддержки, от контрацепции, от витаминов. Без всего этого человечество уже не может существовать. Возврат к «безмятежному детству» немыслим. «Счастливый дикарь» — это фикция, придуманная буколическими философами. Достаточно представить себе, как начнут болеть зубы при отсутствие стоматологии, чтобы понять: рая в прошлом нет, не было и не будет.

С другой стороны, избыточные напластования цивилизации, тяжесть которых увеличивается буквально с каждым десятилетием, неумолимо смещаются, теряют устойчивость, грозят обрушением всей технологической кровли.

Зазор безопасного бытия истончается.

В известном смысле чем раньше произойдет цивилизационная катастрофа, тем лучше. Иначе «энергия отсроченных изменений» может оказаться так велика, что перекроет собой потенциал выживания всего человечества.

Да здравствует революция!

Нельзя сказать, что данная опасность не осознается. Еще в середине 1980-х гг. немецкий философ Ульрих Бек выпустил книгу «Общество риска», где обозначил эту проблему в координатах социософии²³. Согласно Беку, индустриальное общество столкнулось сейчас с последствиями своего развития: экспертное знание, «знание из вторых рук», которое раньше предоставляла наука, перестало быть достоверным, «фоновое исполнение» социальных обязанностей более не гарантирует безопасности, в мир пришли новые риски, невидимые и неуловимые, всеобщим знаменателем общества становится неуверенность: страх перед тотальной угрозой, который делает незначительным все остальное.