От аншлага до «Аншлага»
Шрифт:
Сам «Объект» представлял собой заброшенный коровник, который нам предстояло снести, а на его месте возвести новый. Сразу оговорюсь, что строителей и архитекторов в нашей банде не было, и насчет «снести» мы еще как-то могли что-то придумать, но вот насчет «возвести»… На снос коровника сошелся весь поселок и прилегающие к нему деревушки. Это было зрелище… С гиканьем и уханьем волосатые и бородатые белорусы накинулись на ни в чем не повинное строение, видавшее белых и красных, немцев и наших, и устоявшее после всего этого. А тут в течение нескольких часов студенты больше похожие на банду Абдулы из «Белого солнца пустыни» разнесли его по бревнышкам и кирпичикам на мелкие кусочки, не гнушаясь ни ударами молота, ни приемами карате, ни просто битьем окон и дверей сапожищами. В нас кипел дух разрушителя Чингиз-хана и с первой задачей мы справились прекрасно. Потом весь поселок в течение почти недели праздновал победу БГТХИ над коровником. С нами пили все — и взрослые, и дети, и председатель, и доярки. Мы ввергли Должицы в пучину пьянства и разврата…
Через неделю к нам с проверкой приехала комиссия из ЦК комсомола. Мы одели не пропитую еще стройотрядовскую форму и встретили дорогих гостей по всем правилам комсомольского гостеприимства. Сводили их на «Объект», показали
Тот, кто хоть раз смотрел документальные фильмы о войне, наверняка помнит кадры разрушенного Сталинграда. Руины, дымящиеся воронки, трупы фашистов… Зрелище, представшее перед глазами комиссии, было один к одному со сталинградским. Только вместо убитых немцев перед бывшим коровником лежали командир отряда, комиссар и почти одна треть бойцов — будущих артистов и художников. Были они не убиты, не ранены, не контужены. Просто пьяны. Зная о предстоящем приезде комиссии, они просто нажрались, чтоб не видеть собственного «расстрела». За ними стояла покосившаяся стена, возведенная из оставшихся от пропоя кирпичей, с обратной стороны подпертая от падения огромным дрыном. Перешагивая через «трупы», перевернутые тачки, сломанные лопаты, горы строительного мусора и битые бутылки, комиссия вошла внутрь «коровника». «Внутрь», это, конечно, громко сказано. Пространство, изображавшее «внутрь» нового коровника, — это место, со всех сторон окруженное криво сбитыми щитами, а сверху, вместо крыши, на перекинутых палках был натянут рваный целлофан… Перед ними, вытянувшись по стойке «почти смирно», стараясь не дышать в сторону приемной комиссии, стояла «бригада бетонщиков». Пленные красноармейцы или современные бомжи выглядели по сравнению с нами (а я был в этой «бригаде» подносчиком бетона) олигархами, одетыми от кутюр… Кто в рваных штанах, кто в трусах на босу ногу, кто с подбитым глазом или на лысо обритый (проиграл прическу в карты)… Батька Махно взял бы нас в свою армию без вступительных экзаменов… Но мы стояли гордые, так как наша работа была сделана на совесть. А мы бетонировали пол этого самого «Объекта» для того, чтобы буренки, вспоминая нас добрым словом, на этом бетонном полу стояли, привязанные к столбикам, и жевали свежее сено.
Комиссия облегченно вздохнула. Ну, хоть что-то сделано, хоть о чем-то можно рапортовать наверх. Главное — бетонное основание есть, а стены и крышу возведут следующие строительные отряды в следующем же году. И тут одна радостная женщина (кем он была в этой чертовой комиссии, я не знаю), решила пройтись (как корова) по этому самому бетонному основанию в своих городских туфельках на шпильках. Мы ойкнули…
Дело в том, что чтобы залить бетоном огромное пространство под основание коровника, нужно было не менее нескольких десятков самосвалов жидкого бетона, а их, естественно, у нас и в помине не было. Были только носилки да лопаты. Цемент разводили тут же у стен «Объекта», смешивали с песком и готовый бетон на тяжеленных носилках тащили на «точку выливания»… Что-то подобное изображал знаменитый Шурик в комедии «Операция «Ы», в первом сюжете о стройке. После нескольких дней ударного труда наша бригада поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет, а только заработаем себе вечный радикулит и растяжение всех мышц во всех мыслимых и немыслимых местах. И тут нам пришла гениальная мысль. Мы сделали нашу часть «Объекта» закрытой зоной в прямом и переносном смысле. Поставив те самые деревянные щиты, под предлогом «чтоб не лазили», мы стали приводить в действие свой коварный, но гениальный план. План заключался в том, чтобы возвести только стенки основания, засыпать эту «коробку» песком до самого верха, а потом сверху залить бетоном, таким образом, создав видимость цельнобетонного, многотонного пола… О тайном сговоре знали только мы, остальной отряд ни сном, ни духом не ведал о задуманной операции. Мы никого на нашу территорию не допускали, под предлогом, «чтоб дали бетону застыть». То, что миссия всего отряда провалится, было уже ясно абсолютно всем, так что мы решили хоть самим спастись. Наряды нам закрывал представитель местной строительной организации, но на «Объект» сам он не ездил, их возил ему наш бригадир, поэтому у нашей «бетонной» команды была «железобетонная» надежда все же заработать хоть какие-нибудь деньги.
Итак, женщина из комиссии ступила на бетонное основание и сделала шаг… Мы взялись за руки, как коммунисты перед расстрелом… Она делает второй шаг… и тут каблук проваливается до самой подошвы (настоящая корова провалилась бы по самые рога)… Мы делаем невинные глазки, мол, ой, а что ж это такое с полом-то…
После этой поездки наш театрально-художественный институт навсегда был отлучен от такого серьезного мероприятия, как стройотряд.
Уже в институте обо мне сложилось мнение как о характерном актере, то есть мне не могли доверить роль секретаря парткома, передового рабочего или героя-любовника, что поначалу меня очень расстраивало. В ту пору артисты, игравшие такие роли, считались самыми достойными, им первым давали звания, их всегда первыми награждали и сажали в президиумы. Сегодня пришла пора характерных артистов, интересных своей неповторимой индивидуальностью и непредсказуемостью, умеющих изобразить нечто такое, чего раньше никогда не видели. Хотя и в застойные времена многие характерные артисты пользовались всенародной любовью, просто официальных почестей им доставалось меньше.
На распределении мне «сделал предложение» В. Н. Раевский, главный режиссер академического театра им. Янки Купалы, и я это предложение принял. Не буду лицемерить, я его ждал, точнее, мечтал об этом предложении. До этого мне успели предложить места «купцы» из нескольких областных театров Беларуси, но я от них отказался, хотя многие были весьма заманчивыми. Я, как романтически настроенная девушка, которая ждет своего принца, очень надеялся, что смогу попасть в безмерно любимый тогда мной театр им. Я. Купалы, и в глубине души считал, что смогу занять достойное место в прославленном коллективе.
Надо отметить, что тогда начинался один из самых счастливых периодов моей жизни. В июне состоялось распределение, претворившее, как мне казалось, в действительность почти все мои мечты, а в августе я должен был впервые в жизни иступить в брак. Тогда я еще не знал, что в ЗАГСе не дают гарантий на счастье на всю оставшуюся жизнь. Но, как бы то ни было, я без грусти прощался с беззаботной молодостью и становился взрослым и серьезным человеком.
Старожилы театрального института помнят, что в 70–е годы всeм студентам после третьего курса, если они изъявляли желание, оплачивали дорогу до Москвы или Ленингpaда и обратно, чтобы они могли посетить спектакли столичных театров. Эти поездки рассматривались как своеобразная практика и даже поощрялись институтским начальством. Я тоже мечтал побывать на спектаклях Товстоногова, Любимова или Эфроса. Особенно мне хотелось посмотреть в БДТ «Мещан» с участием Евгения Лебедева. Tеатр Товстоногова я считал и считаю одним из лучших театров тогдашнего времени, в нем произошло величайшее явление: совпало время и место работы гениального режиссера и не менее гениальных актеров. Я знал, что у одного из моих однокурсников жили в Ленинграде родственники, поэтому подговорил его составить мне компанию и махнуть в Питер на ближайших же каникулах. Я надеялся, что на месте что-нибудь придумаю и сумею попасть в любимый театр, что тогда было огромной проблемой. И я туда попал, и «Мещан» посмотрел, правда, не присев, пока на сцене шло действие, ни на мгновение. Я простоял весь спектакль на ногах не потому, что считал неприличным сидеть в присутствии таких выдающихся артистов. Причина совсем в другом: в кассе не было билетов, и мне пришлось прибегнуть к известному, хотя и непростому способу нелегального проникновения в театральный зал. Возможно, кому-то он покажется не совсем эстетичным, но других я тогда (да и сейчас тоже) не знал. Точнее знал, но они были или менее надежными, или оказывались мне не по силам.
Итак, если вы хотите попасть в театр или концертный зал, а у вас нет билета (или денег на него), то поступайте так… В театр лучше всего проникать днем, в это время у вахтеров ослабевает бдительность. Вообще театральные вахтеры по придирчивости и старательности если и уступают охране какого-нибудь страшно секретного объекта, то лишь чуть-чуть. Чаще всего это бывшие военные, которые очень дорожат своим «непыльным» местом. Документы они проверяют тщательно и дотошно, на моих глазах один из них, видимо начитавшийся в детстве книг про часового, который потребовал пропуск у самого Ленина, заставил у входа в театр им. Я. Купалы показывать документы Стефанию Станюту. Вечером, ближе к началу спектакля, никакие самые веские доводы не действуют, какая бы у вас ни была причина для попадания внутрь театра, пусть вы даже принесли срочную телеграмму на имя одного из актеров — все это будет расцениваться как очередная уловка «потерявшего совесть» театрала. Кстати, в театре существует официальное положение, согласно которому любые сообщения, поступившие в адрес актеров, независимо от того — радостные они или печальные, не передаются до окончания спектакля. Это было введено еще в сталинские времена и не отменено до сих пор.
Днем же можно выдать себя за курьера, показав запечатанный пакет, посетителя администрации или бухгалтерии, родственника, разыскивающего одного из артистов; а если вы хорошо одеты и представительно выглядите, то, уверенно шагая и не оглядываясь по сторонам, имеете много шансов вообще не быть окликнутым вахтером. Пройдя из закулисной части в фойе, где обычно никого нет, и любой болтающийся может привлечь внимание, долго там не задерживайтесь, а прямиком отправляйтесь в… туалет. На часах в это время должно быть около четырех часов (раньше приходить невыгодно, а позже — опасно), и вам предстоит продержаться в туалете часа три до начала спектакля. Закрывшись в кабинке, опытный «заяц», кроме тех удобств, которые предоставляет «заведение», добавляет еще свои. Некоторые приносят складные стульчики, брезентовые подстилки, на худой конец — газеты, новичков «учит жизнь». Если дома вы привыкли просматривать прессу, сидя на унитазе, то проблем с культурным, наполнением предстоящего промежутка времени у вас не будет, захватите только с собой книгу или небольшую подшивку газет. Можно просто сидеть и наслаждаться мыслями о том, что ты уже в театре, предвкушая удовольствие от предстоящего спектакля. «Ежели это столь легко и приятно, то почему все так не делают?» — спросите вы. Не торопитесь, сейчас я перехожу к негативным сторонам предлагаемого способа. А они заключаются в том, что ведь нужно просидеть в тесной кабинке, в не очень удобном наложении несколько часов, что по силам далеко не каждому, тут нужны особая выдержка и тренированность. «Хм, — улыбнетесь вы, — как будто мы не сидели так никогда.» Сидели, не спорю, но не в таких дозах. Тут количество переходит в качество, наподобие того как, например, щепотка соли — пустяк, а съешьте ее килограмм — и вы на небесах. Учтите еще, что это не диван или кресло, где можно откинуться на спинку, да и вообще лучше не расслабляться, потому что часам к пяти придет уборщица, и нужно будет убедительно сказать «занято», а потом выйти, где-то пересидеть, пока она уберет, и незаметно вернуться обратно. В тот вечер я честно отсидел свои четыре часа, читая, как сейчас помню, «Блуждающие звезды» Шалом Алейхема, зато потом, попав в зал, я готов был находиться в любом положении, только бы не садиться, поэтому с наслаждением стоял все время спектакля. В метро я тоже ехал стоя, не присел и в автобусе, хотя пассажиров в столь поздний час было немного, а когда, проглотив на ходу ужин, ворочался, пытаясь заснуть, на раскладушке, то с завистью думал о лошадях, которые умеют спать стоя.
Это был мой первый и последний опыт, больше таких подвигов я не совершал. Не знаю, какой я артист, но как фанат я оказался одноразовым. У нас в «Христофоре» пока никто в туалете не прятался, я проверял — видимо, мы еще не достигли необходимого для этого уровня популярности, но случаи, когда зрители шли на другие любопытные ухищрения, чтобы попасть к нам в переполненный зал, бывали. Помню, однажды 1 апреля мы давали представление, которое, как и эта книга, называлось «У «Христофора» за пазухой» и состояло из наших лучших номеров за все годы работы. Билеты были раскуплены за несколько недель до начала, приехало телевидение, зрители стояли во всех проходах, кажется, даже кто-то висел на люстре (живой). А сколько народа осталось тогда еще вне зала! Приятно вспомнить.