Лучше б я по самые плечиВбила в землю проклятое тело,Если б знала, чему навстречуОбгоняя солнце, летела.
Июнь 1944
Ленинград
Перед самым отъездом из Ташкента Анна Андреевна получила от давнего своего друга Владимира Георгиевича Гаршина, профессора медицины и племянника известного писателя, телеграмму с предложением руки и сердца, и даже с вопросом: согласна ли она, при официальном оформлении брака, взять его фамилию. Про себя Анна Андреевна иронически усмехнулась: какие, мол, нежности при нашей бедности и нашем, увы, отнюдь не нежном возрасте (Гаршин был ее ровесником). Однако ответила согласием,
снизойдя к вполне понятным амбициям и опасениям «жениха». Но пока невеста добиралась до Ленинграда, в жизни Гаршина, овдовевшего в блокаду, произошло чрезвычайное происшествие: ему приснился вещий сон; в том сне ученому патологоанатому явилась покойница-жена и взяла с него слово не жениться на Ахматовой, не вводить эту ведьму с Лысой горы в их почтенный профессорский дом. Гаршин встретил Анну Андреевну на вокзале, и даже, кажется, с цветами, и тут же поведал о случившемся. Анна Андреевна вновь обосновалась в Фонтанном Доме. Вскоре вернулись из эвакуации и Пунины, но не в прежнем составе: дочь Ирина овдовела (ее мужа, отца Анны-маленькой, убили на войне). Пунин опять женился, вышла во второй раз замуж и Ирина Николаевна. Жизнь Анны Андреевны снова замерла и превратилась в мучительное ожидание возвращения сына с войны. Вообще-то она знала: Гумилевых вражьи пули не берут, иные смерти на роду им написаны, но кто-то при ней ляпнул, что Лев Николаевич воюет в составе смертников, то есть «штрафных». Вопреки суеверному опасению матери, сын вернулся. Живой и невредимый. И даже восстановился на истфаке. Жили они теперь вместе, вдвоем, и даже кое-как сводили концы с концами.
Отстояли нас наши мальчишки…
Отстояли нас наши мальчишки,Кто в болоте лежит. Кто в лесу.А у нас есть лимитные книжки.Черно-бурую носим лису.
До конца мая 1944
Причитание
Ленинградскую бедуРуками не разведу,Слезами не смою,В землю не зарою.За версту я обойдуЛенинградскую беду.Я не взглядом, не намеком,Я не словом, не попреком,Я земным поклономВ поле зеленомПомяну.
После 1 июня 1944
Ленинград
Последнее возвращение
У меня одна дорога:
От окна и до порога.
Лагерная песня
День шел за днем – и то и сёКак будто бы происходилоОбыкновенно – но чрез всеУж одиночество сквозило.Припахивало табаком,Мышами, сундуком открытымИ обступало ядовитымТуманцем…
25 июля 1944
Ленинград
Наше священное ремесло…
Наше священное ремеслоСуществует тысячи лет…С ним и без света миру светло.Но еще ни один не сказал поэт,Что мудрости нет, и старости нет,А может, и смерти нет.
25 июня 1944
Ленинград
Явление луны
А. Козловскому
Из перламутра и агата.Из задымленного стеклаТак неожиданно покатоИ так торжественно плыла.Как будто «Лунная соната»Нам сразу путь пересекла.
25 сентября 1944
Ленинград
И, как всегда бывает в дни разрыва…
И, как всегда бывает в дни разрыва,К нам постучался призрак первых дней,И ворвалась серебряная иваСедым великолепием ветвей.Нам, исступленным, горьким и надменным,Не смеющим глаза поднять с земли,Запела птица голосом блаженнымО том, как мы друг друга берегли.
25 сентября 1944
В. Г. Гаршин. 1936 г.
А человек, который для меня…
В. Гаршину
…А человек, который для меняТеперь никто, а был моей заботойИ утешеньем
столько горьких лет,Уже бредет как призрак по окрайнам,По закоулкам и задворкам жизни,Тяжелый, одурманенный безумьем,С оскалом волчьим…Боже, Боже, Боже!Как пред тобой я тяжко согрешила!Оставь мне жалость хоть…
13 января 1945
На стеклах нарастает лед…
На стеклах нарастает лед.Часы твердят: «Не трусь!»Услышать, что ко мне идет,И мертвой я боюсь.Как идола, молю я дверь:«Не пропускай беду!»Кто воет за стеной, как зверь,Что прячется в саду?
1945
Фонтанный Дом
Иннокентий Анненский в последние годы жизни.
Учитель
Памяти Иннокентия Анненского
А тот, кого учителем считаю,Как тень прошел и тени не оставил,Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,И славы ждал, и славы не дождался.Кто был предвестьем,предзнаменованьем,Всех пожалел, во всех вдохнултомленье —И задохнулся…
1945
Есть три эпохи у воспоминаний…
Последний ключ – холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
А. С. Пушкин
Есть три эпохи у воспоминаний.И первая – как бы вчерашний день.Душа под сводом их благословенным,И тело в их блаженствует тени.Еще не замер смех, струятся слезы,Пятно чернил не стерто со стола —И, как печать на сердце, поцелуй,Единственный, прощальный, незабвенный…Но это продолжается недолго…Уже не свод над головой, а где-тоВ глухом предместье дом уединенный,Где холодно зимой, а летом жарко,Где есть паук и пыль на всем лежит,Где истлевают пламенные письма,Исподтишка меняются портреты,Куда как на могилу ходят люди,А возвратившись, моют руки мылом,И стряхивают беглую слезинкуС усталых век – и тяжело вздыхают…Но тикают часы, весна сменяетОдна другую, розовеет небо,Меняются названья городов,И нет уже свидетелей событий,И не с кем плакать, не с кем вспоминать.И медленно от нас уходят тени,Которых мы уже не призываем,Возврат которых был бы страшен нам.И, раз проснувшись, видим, что забылиМы даже путь в тот дом уединенный,И, задыхаясь от стыда и гнева,Бежим туда, но (как во сне бывает)Там все другое: люди, вещи, стены,И нас никто не знает – мы чужие.Мы не туда попали… Боже мой!И вот когда горчайшее приходит:Мы сознаем, что не могли б вместитьТо прошлое в границы нашей жизни,И нам оно почти что так же чуждо,Как нашему соседу по квартире,Что тех, кто умер, мы бы не узнали,А те, с кем нам разлуку Бог послал,Прекрасно обошлись без нас – и дажеВсё к лучшему…
5 февраля 1945
Фонтанный Дом
И очертанья Фауста вдали…
И очертанья Фауста вдалиКак города, где много черных башен,И колоколен с гулкими часами,И полночей, наполненных грозою,И старичков с негётевской судьбою,Шарманщиков, менял и букинистов,Кто вызвал черта, кто с ним вел торговлюИ обманул его, а нам в наследствоОставил эту сделку…И выли трубы, зазывая смерть,Пред смертию смычки благоговели,Когда какой-то странный инструментПредупредил, и женский голос сразуОтветствовал, и я тогда проснулась.