От десятой луны до четвертой
Шрифт:
Блестели первобытной чернотой тела, занимались багровым огнем недра, которые так не хотели их отпускать. Драконы сбрасывали с себя неподъемные глыбы, отталкивали землю, с усилием расправляли тугие крылья и, запрокинув голову, изрыгали первые фонтаны пламени пополам с ликующим криком свободы.
А потом неудержимо рвались вверх, паруса их крыльев ловили вечерний ветер, и они поднимались над Поясом Верности, уходили в предвечернюю голубизну неба, которое не хотело расставаться с днем.
Я стояла, высунувшись из узкого окна почти по пояс, на трясущемся
Полыхало зарево над древним Лоном, грохотали обвалы камней, гудели запертые еще в скальной породе узники, и над их гулом победно звучали удивительно чистые и глубокие, как горные озера, голоса поющих от счастья, парящих в небе драконов.
Слезы текли у меня по лицу, оставляя грязные разводы, я чувствовала себя такой мелкой, жалкой, с поджатым испуганно хвостом, словно мышь-землеройка, наблюдающая в страхе с комочка земли, как несутся по степи вольные бешеные скакуны.
И тоже бы побежала, да затопчут ненароком!
Ничего себе, Драконья Залежь!
Дверь в камеру распахнулась, в нее заглянула наша надзидама, за спиной надзидамы топтался охранник.
– Ну что, Двадцать Вторая, очухалась немного? – визгливо спросила она.
Я с удивлением повернулась.
– Не реви! – увидела мое лицо и сделала свои выводы надзидама. – Выходи быстрее, а то, не дай Медбрат, башня еще рухнет! Давай-давай, наказание откладывается.
Прикрывая головы руками, мы бегом спускались по лестнице, надзидама при этом еще успевала сокрушаться:
– Вот не ждали напасти – и на тебе! Оставила нас Сестра-Хозяйка, отвернулась от своих детей! В Корпусе все стекла повылетели от этого жуткого воя, как я не оглохла, не знаю! Подушки спасли – ими уши заткнула. Вот ужас-то, ужас! Конец света, не иначе! Я так думаю, – вдруг доверительно обратилась она ко мне, – и ты из-за этого задурила. Такая тихая всегда– и вдруг на тебе! Я сразу сказала – тут дело нечисто, ладно бы Семнадцатая взбунтовалась, но Двадцать Вторая! Да она же мухи не обидит. Все по-моему и вышло.
– Да, госпожа, – послушно кивнула я.
В голове у меня по-прежнему звенели драконы, хотя Перст и гасил звуки.
Пряжка напоминала разоренный муравейник. Чего-то без толку суетилась охрана, объятые ужасом преподаватели и воспитанницы засели в полуподвале столовой. Все были безумно напуганы.
За полночь Драконья Залежь перестала грохотать, последний заточенный дракон вырвался на волю.
Теперь они летали над горами в серебряном свете луны, точеные, невесомые, ажурные. И страшно мощные, безумно сильные, тугие… И ликующе пели, переворачивая душу.
А Пряжка корчилась от ужаса, да фиг с ней, пусть бы корчилась, но это был не просто ужас, а ужас пополам с омерзением. Пряжка скулила от отвращения. Никто не признавал, что это красиво! С ума они посходили, что
Глубокой ночью долина стихла.
Все расползлись по своим спальням, так как первый шок прошел и спать в столовой никто не пожелал.
По дортуарам гулял наглый ветер, прямо как по моей камере наверху в башне. Не стоило и менять. Правда, кровать – это не солома, поэтому я легко заснула даже под его завывания, никакая бессонница меня взять не смогла.
Утром все население Пряжки, способное хоть мало-мальски двигаться, высыпало наружу: на верхушке Перста, на его конической деревянной крыше, шатром накрывающей верхнюю площадку с зубчатым парапетом по краю, сидел, изящно сложив крылья, фиолетовый дракон. Словно петух на флюгере.
Не безобразничал, огнем не пыхал, голоса не подавал. Сидел и смотрел.
Охрана попыталась сшибить его из мангоннеля [5] .
Дохлый номер.
Дракон просидел на башне часа три, потом раскрыл крылья, снялся с нее и улетел прочь.
5
Мангоннель – разновидность колесной баллисты.
Все побрели делать обычные дела.
Драконы никого не трогали, но Пряжку все равно охватило безумие. Конца света с минуты на минуту ожидала не только наша надзидама.
Разбитые окна никто не стеклил, температура в дортуарах и на улице окончательно уровнялась.
Серый Ректор, к всеобщему изумлению, заперся у себя в кабинете и весь день не выходил.
Драконья Залежь за северной стеной жила совершенно иной, загадочной жизнью. Там что-то рокотало, светилось. Драконы взмывали со скал и кружили над горами, потом возвращались, по всему было видно: они разминались после долгого заточения в скалах.
Ночь проходила под аккомпанемент стучащих от холода зубов воспитанниц.
Преподаватели, надо думать, прибегли к своему обычному лечению и согрелись слезкой.
Смотреть, как ежатся под одеялами трясущиеся девчонки, было невыносимо, пришлось пожертвовать емкостью со слезкой, которую насоветовал мне купить Ряха. Комната обрадовалась, осушили флакончик вмиг. Я опять не стала – мне было не так уж холодно, чтобы травиться ею. Согретые обманчивым теплом, все наконец уснули.
Глава двадцать восьмая
УТРОМ, ЧУТЬ СВЕТ…
Утром, чуть свет, в дортуар явилась хмурая охрана. Одним из охранников был Янтарный. Они при всем честном народе связали мне руки за спиной толстенной веревкой, снова взяли меня под локти и повели прочь.
Это тоже стало привычным развлечением (минус веревка), так что слезы никто не утирал, вслед платочком не махал, а я, похоже, очутилась на штатной должности бунтаря пансионата, которого начнут использовать в качестве наглядного примера для устрашения непокорных.