От греха подальше

Серова Марина Сергеевна

— Понятия не имею. Но если совсем серьезно, — добавила она, — то рожа твоего усатого мне показалась знакомой. По-моему, это какой-то генерал. А что?

— Мне это действительно очень важно…

— Неужто замуж зовет? — опять начала юморить Лариса.

— С тобой можно говорить серьезно? — Я начала терять терпение.

— Можно, — уверила Лариса и в самом деле стала серьезной. — Я тебя слушаю.

— Постарайся вспомнить, не знала ли ты кого-нибудь из гостей заповедника раньше?

— Мои знакомые в такие места не ездят, — усмехнувшись, ответила Лариса.

— Я

не имею в виду твоих личных знакомых. Но, может, кого-нибудь из гостей ты видела по телевизору?

— А, в этом смысле, — оживилась Лариса, — такой был! Ты его тоже знаешь…

И она назвала мне фамилию известного кинорежиссера, который, правда, в последнее время занимается больше не кино, а политикой.

— А еще? — спросила я.

— Ты знаешь, может, и были, — сказала Лариса, — но я же темная, и телевизора у меня нет. Перед отъездом в Тарасов продали, а потом так и не купили.

— Вот-вот. И здесь у тебя телевизора нет, — улыбнулась я, — только не говори мне опять, что сюда не доходит сигнал. А то я подумаю, что ты и вправду темная.

— Но ведь на самом же деле не доходит!

— А про спутниковое телевидение ты никогда не слышала? Или ты считаешь, что оно хозяину не по карману? — спросила я напрямик.

— Про спутниковое? — растерялась Лариса. — О нем я как-то забыла. Так ты считаешь…

— Я считаю, — перебила я ее, — что кто-то очень не хочет, чтобы вы знали, кто приезжает сюда. И именно поэтому здесь нет и никогда не будет телевизоров. А если бы они здесь были, то ты прекрасно знала бы тех троих мужиков, которые приехали сюда вчера. Потому что, дорогая моя, их знает вся страна.

Лариса ничего мне не ответила. В ее умной головке шла сейчас большая работа. Наконец что-то сообразив, Лариса шепотом спросила:

— А чего они боятся?

Я вдруг осознала колоссальное несоответствие темы нашего разговора и нашего внешнего вида. Мы говорили сейчас об очень серьезных, может быть, даже страшных вещах, лежа у всех на виду абсолютно голыми. Вот уже воистину «отвага в неглиже». Мне показалось это ужасно смешным, и я рассмеялась.

— Я сказала что-нибудь смешное? — недоуменно спросила Лариса.

— Извини, ты тут совершенно ни при чем, — ответила я уже серьезно, — а боятся они многого. Ты слышала когда-нибудь о войне компроматов?

— Ну это у министров там… А они что — министры? — испуганно спросила она.

— Это не важно, но считай, что министры. Так вот представь теперь, сколько Лене с Раей заплатит какая-нибудь газетка за рассказ о сегодняшней ночи.

— Или тебе, — добавила Лариса.

— Ну а мне уже тем более, — опять не удержалась я от смеха.

— Чего ты опять? — встрепенулась Лариса.

— Дорогая, я тебе обещаю, что когда-нибудь я тебе все расскажу, — заверила я подругу. И я действительно хотела бы это сделать, потому что мне очень нравится этот человечек, и мне бы хотелось как следует с ней подружиться. — Но пока я могу тебе сказать только одно, — продолжила я, — для нас это большая удача, что здесь нет ни одного телевизора. Именно поэтому у меня

есть крохотная надежда, что нас, может быть, когда-нибудь отсюда выпустят.

Закончила я абсолютно серьезно, и Лариса поняла, что я не шучу.

Народ понемногу выползал на свежий воздух, и мы посчитали за лучшее покинуть место нашего уединения. Лариса направилась к себе, а мне хотелось еще побродить по лагерю, подумать и, по возможности, наметить план действий.

Задачу свою я считала выполненной на сто пятьдесят процентов. Я нашла Марину, убедилась, что она жива и здорова, разгадала секрет повышенной конспирации лагеря. Что мне оставалось делать в этой ситуации? Я не претендовала на лавры Спартака и считала себя неспособной возглавить восстание «рабов» заповедника. Тем более что не была уверена, что девушки пожелают принять в нем участие. На всякий случай я решила определить возможную реакцию каждой из девушек.

Себя и Ларису я решила пропустить, так как про себя я все понимала. Лариса уже и так была в курсе всех обстоятельств, но ее намерения пока оставались загадкой даже для нее самой. Собственно, для этого я и оставила ее теперь в одиночестве. Лариса может спокойно проанализировать ситуацию и прийти к какому-нибудь решению.

Начать свои исследования я решила с Эли. В первую очередь потому, что эта девушка находилась здесь дольше всех. Она была далеко не глупа, более того, как всякий талантливый человек, обладала повышенной чувствительностью и недюжинной проницательностью. По сути, Эля моментально, в первый же вечер «просчитала» меня, о чем мне и сообщила вчера утром. «Тебе не грозило вымирание, — таким образом она определила меня. — А в заповедник попадают только вымирающие виды». А в ее устах это приблизительно означало следующее: «Ты не такая, как все остальные девушки в заповеднике. И меня удивляет, что ты здесь делаешь».

Тут я вспомнила, что в день нашего знакомства Лариса сравнила меня со Штирлицем, и я удивилась, как это меня до сих пор не раскололи хозяева заповедника. Что это было с их стороны, непростительная халатность или полная уверенность в собственной безнаказанности? Скорее, второе. Они были уверены, что, кем бы ни была девушка, однажды попав к ним в заповедник, она уже никогда не сможет причинить им ни малейшего вреда. Поэтому в лагере нет никаких проверок и надзирателей. А охрана практически не видна.

Итак, Эля прожила здесь не меньше трех лет. Будучи человеком проницательным, она наверняка уже давно представляет реальное положение вещей не хуже меня. Но не предпринимает никаких усилий, чтобы как-то изменить его. Значит, несмотря ни на что, это положение ее устраивает. И ее можно понять. У Эли нет дома, все близкие люди погибли, и ей, собственно, некуда возвращаться. И, самое главное, она получает здесь наркотики в любых количествах, чего будет лишена в каком-нибудь другом месте. Заповедник — настоящий рай для наркомана! А благодаря своей профессии Эля застрахована от работы на кухне и в прачечной. Обязанности концертмейстера она может выполнять до глубокой старости.