От Кремлёвской стены до Стены плача…

Барабанов Борис

Но это надо было все восстанавливать, как, все опять за счет, как говорят, рязанского мужика. Почему только за счет рязанского мужика? Весь народ напрягался. И, естественно, ширпотреб этот, тряпки, тряпка – она и есть тряпка, было усиление направленно на развитие тяжелой промышленности, чтобы новые станки, заводы, восстановить все это, наладить жизнь, электричество и свет, здания и так далее. Ну вот, и пошел я на рынок с приятелем. Мы долго ходили, один мужик говорит:

– Я вам клевые брюки продам. Вы что ищете?

Я говорю:

– Брюки.

– Я

вам продам такие брюки замечательные, – «клевые» – не было тогда такого слова, клев, он тогда применялся в прямом смысле, рыба клевала или не клевала, нет клева. А тут «клевые». Ну, конечно, клевое место – где клюет хорошо, это правильно вообще. И вот он, значит, «клевые штаны», выставил, газету развернул, примеряй, говорит:

– Ты вот так примеряй, не одевая, если они по ширине растягиваются по брючине в разные стороны, значит, они тебе будут как раз, ни короче, ни длинней.

Сказал цену, завернул в газету, как фокусник. Деньги я отдал, он:

– Носите на здоровье, – и пошли.

Прихожу в общежитие, думаю, ну, приоденусь сейчас, приеду в Болшево, в нашу нищую семью, а тут у меня часы, тут у меня брюки новые, совсем другое дело. И вот прихожу, разворачиваю, что-то, думаю, не то. Ровно половина штанов, одна брючина есть, а вторая отсутствует. Я думаю – у меня же две ноги-то, извините, мне же не оторвали вторую ногу, как я эти буду, одну штанину носить?

Пошли, думаем – пойдем, мы его будем искать. Ну, конечно, не нашли мы его, ищи-свищи. Ну, с горя думаем – пойдем, вот тут есть какая-то закусочная, хоть поедим. Пошли, значит, заказали сосиски вареные и пельмени. Официант принес нам сосиски, мы их быстро съели и ждем пельмени, а он говорит:

– Сейчас, подождите, сварятся.

И вот, значит, это, мы ждем, ждем эти пельмени, а их не несут, не несут. Мы говорим:

– Парень, ты чего же нам не несешь пельмени?

Раньше официанты везде были, самообслуживание потом появилось. Он говорит:

– Вы уже съели их, пельмени, чего вам надо? Сидите вы тут, расселись.

Он видит, что мы зеленые, ведет себя нагло. Смотрит на нас честными глазами и говорит:

– Да вы их съели, все, идите отсюда, – и выгнал нас на улицу. Так мы ленинградских пельменей не попробовали.

В этот несчастный день было мне уж не до Эрмитажа, да и денег нет, осталось только на дорогу, что я там зарабатывал? За харчи отдал хозяйке, за пансион, и все. Часы купил. Одну штанину привез.

Сели в Ленинграде на поезд, и поехали в Москву, на Московский вокзал, то есть на Ленинградский, здесь с Московского на Ленинградский приезжаешь, а с Ленинградского на Московский сюда. Приехал в Москву, в Болшево, домой. Ой, как обрадовались мама, папа, все, меня облепили. А я кое-какие вкусные гостинцы купил.

И вот таким макаром я уже два года в техникуме отучился, на первой практике поработал. И начал учиться на третьем курсе. Учеба пошла как обычно, без особых трудностей, но я соблюдал определенный режим: зарядка, вовремя сон, с друзьями только в субботу встречался. Юра, мой брат, учился на третьем курсе МАИ. У него была красивая,

спортивная фигура. У него поплоще грудь, не такая бочонкообразная, как у меня, допустим, а она у него такая, плоская, плечи шире, стройный парень был, замечательный, и его брали каждый год на физкультурный парад, на майские и ноябрьские праздники.

Участникам физкультурных парадов давали форму: свитеры и брюки в ноябре или в мае еще футболки. Но Юра планерным спортом занимался. На планёре (они говорят не «планер», а «планёр») летал, потом должны были вроде на самолет пересесть, на «кукурузник». И вот его отряжали участвовать в спортивном параде на Красной площади. Но я к чему? К тому, что ему давали красивый свитер, у МАИ цвет зеленый или еще голубой, таких в магазине не купишь. И вот он его мне даст поносить, и я хожу гордый, как будто я участник всесоюзного парада спортсменов.

У нас разделения одежд не было. Висят на вешалке рубашки в шкафу, берешь какая частая, наденешь, все, и отец, Юра и я были практически одной комплекции.

Мама однажды рассказывала:

– Отец сидит, подстригается в парикмахерской, а она приходит, ее парикмахерша спрашивает:

– Это сынок ваш, что ли, подстригается?

Мама:

– Это муж мой.

Парикмахерша:

– Со спины, я думала, что он совсем молодой.

Вот такая у него была, по-нашему сейчас, модная фигура. Он повыше ростом был, да. Брат давал мне этот свитер, говорит:

– На тебе, дарю со своего плеча, носи, – как Иван Грозный давал шубу со своего плеча. И я когда приходил в техникум в таком свитере, все: «Во, ты что, участвовал в параде на Красной площади, что ли?», или среди девочек я говорю: «Да, я спортсмен, вот в параде участвовал, свитер мне дали».

В техникуме опять староста группы был. Какая-то на меня всю жизнь накатывает волна: «Давай назначим тебя начальником». И вот эта Эсфирь Яковлевна, была классным руководителем, она взяла, назначила меня этим, классным старостой. Приходилось работать, выполнять ее поручения. Однажды Огурцов, наш учащийся, прекратил ходить в техникум. Она мне: «Поезжай, возьми с собой еще двоих, надо его навестить, посмотреть, что случилось, почему он в техникум не ходит». Я собрал манатки, то есть, своих двоих, мы пришли, Огурцов жил в Лосиноостровской.

Пришли, нашли, где он живет, заходим, а он сапожничает. Он инвалид, у него на левой руке кисти не было, как он там работал-то, я не знаю. Бросил просто техникум, да и все. Как его с практически одной рукой взяли в техникум на учебу? И он учился через пень колоду, а дружки у него были из шпаны. Мы с ним поговорили по-хорошему. Пришли к Эсфири Яковлевне, доложили: так и так, обстоятельства такие, Огурцов решил бросить техникум.

А дружки его решили, что Огурцов бросил техникум из-за того, что мы как-то не так доложили, но его за прогулы никто не исключал. Он продолжал после этого ходить в техникум, а может Огурцов был не причем, может быть из-за девушек. Нужен мне был этот Огурцов, сто лет. Дотянули его до следующего курса. Но он мне все равно говорит: