От любви до судьбы
Шрифт:
– Это дело до утра терпеть не может.
– А что случилось?
– Крупное подразделение эсесовцев в лесном массиве прорывается к американцам.
– Ладно, доложу, только держись, если мне достанется.
– Товарищ подполковник, – адъютант командира полка тряс его за плечо, – товарищ подполковник, ну вставайте же. – Подполковник только мычал, и просыпаться не хотел. – Товарищ подполковник, капитан Шаталов на проводе.
Подполковника словно подбросило:
– Что ты сказал, повтори, чёртова кукла, – последние два
– Если это сказка, то я – Андерсен.
Но комполка шутки не принял, а выхватил телефонную трубку из руки адъютанта.
– В трубке что-то щёлкнуло, и чёткий голос произнёс:
– Товарищ подполковник, докладывает капитан Шаталов…
– Подожди, – перебил его сразу очнувшийся от сна командир, – ты откуда… ты где… Шаталов, живой?
– Живой. Меня не так просто завалить, товарищ подполковник.
– Вот чёртова кукла, а мы тебя похоронили уже, памятный знак поставили на месте того боя, к Герою тебя представили…посмертно. А ты живой.
Через десять минут полк, расквартированный неподалёку, был поднят по тревоге, а ещё через полчаса подразделения вышли на исходные позиции к опушке леса, охватывая его полукольцом.
Комполка лично приехал на КПП, и лейтенант, стоя в углу комнаты, восторженно смотрел, как два увешанных орденами, прошедшие огонь и воду человека, обнимались и тискали друг друга.
Как ни убеждал командир, что полк и без Бориса справится, он всё равно напросился на участие в операции:
– Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать, – с улыбкой говорил он подполковнику.
Прошло уже более двух часов, как Борис покинул лагерь эсесовцев. За это время эсэсовцы могли выйти из леса, чтобы ещё затемно перейти линию разграничения. Хотя по ночному лесу быстро не побежишь и на это надо брать поправку.
Борис углубился в лес на пути возможного следования группы, в которой сам недавно находился. За ним цепью шли бойцы. Слух и зрение Бориса были настороже, чутьё разведчика подсказывало, что отряд эсесовцев рядом. Луна вышла из-за туч, и в её неверном свете Борис увидел беззвучно двигающиеся силуэты.
– Стрелять только по моей команде, – передал он по цепи.
Немцы, возможно, тоже заметили бойцов, их движение прекратилось. Никто не решался выстрелить первым, чтобы не обнаружить себя в темноте. Вдруг из чащи вырвался человек. Он бежал и кричал:
– Nicht schissen! Не стреляйте, камараде, не стреляйте, товарищи.
Борис узнал старого Курта. Из кустов, где засели эсесовцы, раздалась короткая автоматная очередь, и крик его захлебнулся. Немцы, поняв, что обнаружены, решили идти на прорыв, они надеялись проскочить в темноте. Мощным автоматным огнём и гранатами, они прокладывали себе путь. Сблизившись с бойцами, схватились врукопашную. Борис сразу вычислил оберста по блестевшей под лунным светом пряжке ремня, с которым тот никогда не расставался. На пряжке было выгравировано: «Гот мит унс» – с нами Бог.
«Ну, Бог тебе сегодня не поможет», подумал
Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, оберст уже оседлал Бориса и вытащил нож, если бы подоспевший боец не ударил его по голове.
– Ну что ты наделал, – с таким отчаяньем произнёс Борис, глядя на неподвижно распростёртое тело, как будто потерял родственника.
– Виноват, товарищ капитан, я же легонько его, скоро оклемается, – сокрушённо ответил боец. Он посветил в лицо лежащему на земле человеку фонариком, и Борис с удивлением увидел, что это совсем не оберст, а один из эсесовцев, подпоясанный ремнём оберста.
Два свободных дня, которые выпали Борису после боя, ставшего для него заключительным в этой войне, он занимался эпистолярным жанром. Изгрыз уже второй карандаш, старательно описывая всё происшедшее с ним за последние месяцы. Написал два больших письма и отдал их на почту. Он думал о том, как обрадуется Аля, получив от него весточки.
Но этим письмам никогда не суждено будет дойти до адресата.
Неделю спустя Бориса вызвали в контрразведку. Долго допрашивали о том, как попал в плен, как оказался среди эсесовцев. Потом отпустили, потом вызвали вновь.
На этот раз его допрашивал незнакомый майор, присланный видимо, из отдела контрразведки фронта. Что-то серьёзное, наверное, случилось, раз они этого тыловика важного прислали, подумал Борис.
Глядя в глаза майору, он уже в десятый раз рассказывал всё о себе и о задаче эсесовского отряда. Тот согласно кивал головой, но Борис чувствовал, что майор ему не верит. Он закончил рассказ и ждал реакции майора.
– Знаете, капитан, – нарушил молчание майор, – не буду от вас скрывать что у нас имеются совсем иные данные, чем те, которые вы нам здесь рассказываете.
Борис почувствовал, как откуда-то из глубины поднимается душная волна ярости и злости. «Спокойно, спокойно», твердил он себе. В голове появилась боль, которая после ранения, иногда возникала, особенно в минуты сильного нервного напряжения.
– Давайте так, капитан, откровенность на откровенность. Я знаю, что вы боевой офицер, прошедший трудный путь со своей дивизией. Я только не могу понять, для чего вам это понадобилось.
– Что «это», что «это»? Вы мне загадки загадываете?
– Зачем вы – молодой советский человек, офицер, решили присвоить себе драгоценности, отобранные фашистами у сожженных в концлагерях людей? Утаить их от государства.
– Ах, вот оно что, – Борис нервно барабанил по столу костяшками пальцев, – я только одного не пойму: или вы мне лапшу на уши вешаете, или вам её кто-то навесил.
– Осторожнее на поворотах, капитан, голос майора стал жёстче, – полковник СС Кроненберг успел нам всё рассказать.