От любви до судьбы

Волкович Владимир

«– Ну, а дальше-то, что было», – спросил Борис, всё более проникаясь симпатией к этому огромному, но такому ранимому человеку.

– Дальше? – Лука задумчиво почесал затылок, светлые волосы встали торчком, – я напарнику говорю: – «Ты меня прикрой, я сейчас пойду пулемётчика успокою. А потом я тебя прикрою, ты к нашим назад по склону уйдёшь, по кустикам перебежишь. А я следом». Пополз я, а он из автомата строчит в разные стороны, в белый свет. До пулемёта я добрался, а там двое. Гранату тратить не стал, и пулемёт пригодиться может. С немцами справился, да за пулемёт лёг. Гляжу в прицел, а в кустах, где напарник сидел, движение какое-то, непонятное. Потом вижу, выходит он оттуда с поднятыми руками и кричит: «не стреляйте, я сдаюсь, я – свой».

Меня такая злоба охватила, дал туда очередь, но промазал, видно, с нервов, редко со мной это случается. Немцы бросились ко мне, да куда там, я их из ихнего же пулемёта и уложил. Они достать меня не могли, позиция уж больно хороша была, на крутом склоне. Тогда немцы мины стали бросать, долго я продержался, но мина совсем рядом угодила, меня контузило, сознание потерял. – Лука говорил короткими, отрывистыми фразами, казалось, что так он меньше заикается. – Очнулся в каком-то помещении, лежу на полу, а вокруг немцы и этот – мой напарник с ними, на меня показывает и говорит им обо мне, видимо. Я ничего не слышу, контузило сильно. Толкают они меня, спрашивают о чём-то, а я им показываю, что не слышу. Наконец, поняли. Руки связали и отвели в какой-то сарай каменный, с крохотным окошком зарешёченным. А там, в углу ржавая мотыга валялась, я об неё ремень, которым руки связали, и перетёр. Через некоторое время выводят меня из сарая и в машину сажают, в крытую, видно важной птицей посчитали из-за роста моего. Это была их ошибка. А в кузов вместе со мной двое фрицев с автоматами, да в кабине офицер и водитель. Сидим так, едем. Один немец рядом со мной, другой, напротив. Тот, что рядом со мной, покурить решил, это была ещё одна ошибка. Попросил я со мной поделиться.

– А как же ты его попросил, если не слышишь ничего, да и язык не знаешь? – Бориса всё более заинтересовывала эта история, отчасти похожая на его собственную.

– Язык я немного выучил за два года, а слышать мне зачем, я ему головой и глазами показал. Он сигарету из пачки достал, мне в рот сунул, а я не курил сроду, спортом занимался, в чемпионатах страны по самбо участвовал. Тут он зажигалку к сигарете подносит, чтобы я, значит, закурил, я одну руку из-за спины тихонько вытаскиваю, чтобы незаметно было, к огоньку склоняюсь, а сам рукой до шеи его добрался и сжал со всей силы там, где артерия сонная. Хрустнуло у него там, он и сник. – Борис представил себе такую лапищу на своей шее и поёжился.

– Теперь дело секунды решали: сникшего хватаю и к тому, что напротив сидит, а этим прикрываюсь, как щитом. Как и предполагал, он первую очередь в этого немца выпустил, а мне времени хватило, голову ему свернул, как цыплёнку. Машина останавливается, видно выстрелы услышали, я – к двери, а впереди себя немца держу. Водитель дверь открывает, а на него фриц вываливается. Пока до водителя дошло, что к чему, я его очередью и пришил.

– Ну а дальше-то что? – Борис уже был весь в нетерпении.

– Ну, а дальше просто: подбегаю к кабине, из неё офицер выскакивает, меня увидал, за пистолетом в кобуру полез, да куда там. Я его в охапку и назад в кабину, по черепушке слегка пристукнул, чтобы не мешал, да за руль сел. Дорога там ведёт к линии фронта до самой передовой, я на карте видел, когда в поиск отправлялся. Ну, хотя бы несколько километров проскочить, пока немцы очухаются. Как гул орудий услыхал, машину в лесочек загнал, офицера в чувство привёл и пошёл. Передовую мне переходить – знакомое дело, сколько раз бывало. Желательно брешь в обороне найти, где можно тихо пробраться. Ночи дождался, офицера посадил на поводок, в рот – кляп, чтобы голос не подал, и вперёд. Через немецкую линию траншей перевалили тихо, но потом заметили нас и такой огонь открыли, как будто наступление началось, тут меня второй раз прихватило. На этот раз в бедро, сапог сразу кровью наполнился. Рану перетянул, да бедро не рука – кровь вытекает помаленьку. Я – бегом, и офицера пинками подталкиваю, чувствую, что слабею. Эх, не дотяну…сознание бы не потерять. Тут окрик,

как музыка:

– «Стой, кто идёт, стреляю». Отвечаю: – «свои, разведчик я, веду языка, только стоять не могу, ранен». – И упал, больше не помню ничего. – Лука судорожно вздохнул, воспоминания взволновали его. Он смог продолжить только через несколько минут, на этот раз Борис не торопил его, понимая, как тяжело даётся этот рассказ. – Очнулся в медсанбате соседней дивизии, в её расположение вышел. Рассказал всё, как было, только про напарника соврал, заявил, что убило его. Стыдно мне стало за человека такого. Наградили меня.

Месяца полтора провалялся в госпитале в тылу, подлечился и в свою часть попросился. Нашу роту разведки сильно потрепали, из стариков почти никого не осталось. Мне пополнение дали обучать, командир сказал, что пришлёт мне помощника боевого.

Ну, как-то раз вызывают меня в землянку штабную. Вижу там, кроме командира полка ещё кто-то, свет от коптилки тусклый, не узнал поначалу. Комполка и говорит: вот тебе помощник обещанный, познакомься. Я подхожу ближе и узнаю того, напарника бывшего. И он меня узнал, не ожидал увидеть живым. Видно у меня лицо до такой степени изменилось, что он в ужасе попятился к выходу и выскочил наружу, я за ним. Он бежит к леску неподалёку, и я – за ним. Сзади, слышу крики: – «стой, что случилось». – В леску его и догнал, кровь в голову ударила, себя не помнил, горло его сдавил и задушил вот этими руками. Пока люди подбежали, он уж не дышал. Меня долго таскали, допрашивали, обвиняли в том, что я и сам шпион завербованный, а этого мне приказали убрать, чтобы он показаний не дал. И судили за самосуд.

Лука надолго замолчал, молчал и Борис. Его до глубины сердца поразила схожесть судьбы этого парня с его собственной.

– Значит, нам суждено держаться вместе, – наконец, смог произнести он.

В бараке было натоплено, около печки притулился новенький. Борис внимательно его рассматривал: лет под сорок, с редкими седыми волосами, круглые стёкла очков на тонком, длинном носу придавали какое-то печально – беззащитное выражение всему его лицу.

Понимая, что такому человеку придётся здесь несладко, Борис подошёл к нему и протянул руку:

– Борис.

– А меня Лазарем Моисеевичем зовут, – вскочил на ноги новенький, – Лифшиц – моя фамилия, Лифшиц.

– О, каких лазарей нам начальничек подсылает, – раздался за спиной Бориса хрипловато – издевательский голос «подсадного». Так называли того, кто по научению старших, организовывал конфликты между группами заключённых, заканчивающиеся, иногда, убийствами.

– Так что ты нам пропоёшь, Лазарь?

Подсадной криво улыбался, за что и получил кличку «Кривой»

– Я, понимаете ли, не пою, у меня нет голоса. Я – учёный.

– А ноги у тебя есть учёный, может, тогда спляшешь нам?

– Не приставай к человеку, видишь, он ещё не знает местных порядков.

Борис прекрасно понимал, что назревает конфликт, уголовные давно искали повод, чтобы захватить единоличную власть в бараке.

– А тебя капитан, не спрашивают, что ты всегда лезешь не в своё дело.

– Это ты Кривой лезешь к человеку со своими дурацкими вопросами.

– Осторожней на поворотах, капитан, не забывай, где находишься.

Эта фраза, вызвала у Бориса забытые воспоминания, и он почувствовал, как начинает заводиться. Неслышно ступая, подошёл Лука:

– Об чём толкуем господа?

– Опять Кривой новенького раскручивает.

– Нехорошо поступаешь парень, – медленно проговорил Лука. Уголовные уважали его за силу, побаивались, но втайне ненавидели.

– Тихо, тихо братва, – появился старший из уголовных и, обращаясь к новенькому, – пойдём, я покажу тебе твоё место.

Он повёл Лазаря в дальний угол барака. Борис, глядя на Луку, покачал головой. Они понимали друг друга с полуслова. Лука, вдруг сорвался с места и в три прыжка догнал уходивших. Он положил руку на плечо Лазаря и тихо сказал, обращаясь к старшему: