От мира сего
Шрифт:
— Я теперь работаю в госпитале, на Новинском, — ответила она на мой вопрос. — Нет, не в штате, что вы, кто это такую старуху оформит в штат? Просто прихожу каждый день в госпиталь, в палаты, читаю раненым, если попросят, пишу за них письма, а то и просто беседую с ними.
— О чем же вы беседуете? — спросила я. Каюсь, некоторая насмешка, наверное, против воли послышалась в моем голосе, но Мария Аристарховна словно бы ничего не заметила.
— О многом. Говорим о жизни, я расспрашиваю о доме, о родных, которые остались где-то
— Что же вы рассказываете о себе? — спросила я.
Она ответила серьезно, даже, как мне показалось, грустно:
— Разве мне нечего вспомнить?
Мы расстались с нею. Она быстро пошла, почти побежала своей легкой, деловитой походкой к метро, а я пошла обратно, на Моховую.
Шла и думала о ней, вспоминала слова, сказанные когда-то Луговским:
«На таких, как Мария Аристарховна, земля держится…»
И вот мы встретились с нею опять, весною, в день девятого мая, сорок пятого. Казалось, весь город высыпал на улицу, никто, кроме самых малых и старых, не оставался дома, всех тянуло на бульвары, на проспекты, на Красную площадь.
Я шла Тверским бульваром, около памятника Тимирязеву увидела Марию Аристарховну. Она сидела на скамейке, как мне подумалось, одетая все в то же черное пальтецо, в котором некогда повстречалась нам с Луговским, только шляпки на голове не было, седые, гладко зачесанные волосы были открыты весеннему солнцу. Лицо ее показалось совсем маленьким, сморщенным, зато глаза стали вроде бы больше и шире.
Я подошла к ней. Сказала:
— С праздником, Мария Аристарховна…
Она вся просияла, улыбнулась:
— С праздником, самым что ни на есть великим…
Как отрадно было слышать ее чисто московское, ясное произношение, которое ни тогда, ни тем более теперь нечасто услышишь.
— Вот сижу, любуюсь, — она кивнула на проходивший мимо нескончаемый поток людей, — не могу вдосталь налюбоваться, очевидно, все они направляются на Красную площадь…
— Я тоже иду на Красную площадь, — сказала я. — Пошли вместе…
Она медленно покачала головой.
— Спасибо, милая, не могу, подпорки ослабели…
— Подпорки? — удивилась я.
— Вот именно, — по-прежнему улыбаясь, подтвердила Мария Аристарховна. — Только не будем больше говорить об этом, ладно?
Я догадалась: у нее было неладно с ногами, неудивительно в ее годы, но она, как я поняла, принадлежала к тому далеко не часто встречаемому меньшинству, которое не любит жаловаться, не терпит говорить о своем здоровье. О таких, как она, Расул Гамзатов много позднее, уже в наши дни, сказал:
«Есть редкие люди: в отличие от многих, они не придают международного значения своему здоровью…»
Мне стало жаль ее. Все радуются, все счастливы,
Она словно бы угадала, о чем я думала.
— Не тревожьтесь за меня, я не буду одинока нынче.
И пояснила: по сей день, несмотря на то что ноги не очень-то слушаются ее, она продолжает ходить в госпиталь, к своим раненым. Сегодня «ее» палата договорилась с соседней, они будут вместе праздновать Победу.
— И меня тоже пригласили, — сказала Мария Аристарховна.
— А живете вы все там же? — спросила я.
— Конечно. Где же еще?
Она поглядела на меня добрыми, близорукими глазами.
— Куда же я денусь от своего Арбата? Так, наверно, и останусь там жить до последнего своего часа…
Она произнесла эти слова очень тихо, но я услышала их.
Не доходя до конца бульвара, я обернулась, поискала глазами Марию Аристарховну, но ее уже не было видно: должно быть, отправилась к своим, в госпиталь. Мне подумалось: раненые наверняка любят ее, ждут, когда она придет, и, надо полагать, ей теплее, уютнее жить с сознанием, что она необходима кому-то…
За последние годы мне не приходилось встречаться с Владимиром Александровичем Луговским. В последний раз я встретилась с ним незадолго до его поездки в Ялту, последней его поездки, из которой ему уже не суждено было вернуться. Помню, в тот раз я рассказала ему о своей встрече в День Победы с арбатской дворянкой, он сказал:
— Давненько я не видел ее, надо бы как-нибудь зайти навестить…
О, как же немилосердно ругала я себя потом: что бы мне стоило взять тогда у Луговского ее адрес?
Я знала: Мария Аристарховна живет где-то на Арбате, в каком-то переулке, но ведь не обойдешь же все, какие имеются на Арбате, дома, один за другим!
И потом: Мария Аристарховна, как говорил Луговской, носила фамилию мужа, которая была мне неизвестна, — как же отыскать ее? Впрочем, наверное, кто-то более дотошный, более умелый, чем я, все-таки сумел бы отыскать. А я не сумела.
Больше уже ни разу не довелось мне увидеть нашу арбатскую дворянку, хотя каждый раз, бывая на Арбате, я замедляла шаги, вглядывалась в лица проходивших мимо, переходила с одной стороны на другую, но увы — она так ни разу не встретилась мне…
ДЕКАБРЬСКИМ УТРОМ СОРОК ПЕРВОГО…
Тогда я еще, конечно, ничего не знала. Не знала, что война, которая длилась еще всего лишь около шести месяцев, продлится почти четыре года, хотя многие самые что ни на есть умники утверждали — войне наверняка к зиме конец. Не знала, что Олег Соколов, живший в одном со мною доме, не намного старше меня, станет героем, самым настоящим, прославленным на всю страну, повторив в сорок третьем подвиг летчика Гастелло, и наша улица будет носить его имя, улица Олега Соколова.