От мира сего
Шрифт:
Зоя Ярославна ликовала: какой же он работящий, умелый, услужливый!..
Она все сильнее влюблялась в него. И не уставала хвалить Владика всем своим друзьям и знакомым.
Иная приятельница спрашивала:
— А почему бы тебе не выйти за него замуж?
Но тут Зоя Ярославна стояла намертво.
— Никогда в жизни! Он моложе меня, через десять лет он еще будет смотреться, а во что превращусь я? И потом, — добавляла она, — не забывайте, у меня сын.
Ее сын жил у бабушки и не был знаком с Владиком. Впрочем, он не догадывался о его существовании, а Владик вовсе не стремился
Специалистом Зоя Ярославна была отменным, в больнице ее ценили. Больные уважали, сестры относились с некоторой боязливостью, она могла не на шутку распечь за неполадки, за малейшее упущение, за забывчивость или невнимательность, потому что сама никогда не допускала никаких неполадок, никогда ничего не забывала и была крайне добросовестной.
Ей шел сорок третий год, она выглядела на свои годы, ни на один день моложе, хотя и не старше.
Однажды, ранней весной, Владик внезапно исчез. Не звонил, не приходил. Зоя Ярославна извелась: беспрестанно звонила ему домой, там никто не отвечал. Да и кто мог ответить? Владик жил совершенно один в Богородском-Беляеве, в однокомнатной квартире. Точного адреса его она не знала, не знала и номера телефона на работу, даже толком не представляла себе, где он работает. Кажется, в каком-то «почтовом ящике» старшим инженером. И больше ничего не было ей известно. Казалось бы, этого знания было вполне достаточно, но вот Владик неожиданно скрылся, и она почувствовала себя глубоко несчастной. Что с ним? Куда он делся? Не случилось ли какой-то катастрофы? И — надо же так — не у кого узнать, не с кем посоветоваться!
Она сильно похудела, все кости как бы ясно обозначились на ее лице, губы скорбно сжаты, в глазах страдание.
Правда, к больным была по-прежнему внимательна, но все-таки они заметили явную в ней перемену, судачили за глаза:
— Наша Зоечка, наверно, заболела…
— Что это с нею стряслось?
— Как бы узнать, почему она стала такая?..
Во время совещаний и пятиминуток она сидела отрешенная, погруженная в свои невеселые мысли, с отсутствующим взглядом; если к ней обращались, вздрагивала, отвечала не сразу.
Вершилов был вынужден как-то сказать ей, хотя и мягко, но внушительно:
— Зоя Ярославна, очень просил бы вас перенестись в настоящее время.
Она смутилась, пробормотала что-то невнятное и снова продолжала безмолвно, печально глядеть прямо перед собой, в одну точку.
Но все хорошо, что хорошо кончается.
Как-то вечером неожиданно в дверь позвонил Владик. Она открыла ему дверь и замерла: он был одет в огромную шубу, словно бы взятую взаймы у некоего великана.
— Владик! — закричала Зоя Ярославна. — Это ты? Неужели!!
Обняла его, прижалась лицом к овчинному, изрядно пропахшему нафталином воротнику.
— Я, — заикаясь ответил Владик; казалось, он стал заикаться еще сильнее. — Это я, заинька!
— Где ты был? — продолжала спрашивать Зоя Ярославна. — Я же все глаза проплакала!
В ней было сильно развито чувство юмора, и потому она не могла мысленно не усмехнуться: понимала, уж очень не подходит ей эта простонародно-былинная форма «проплакала».
Оказалось все очень просто: у Владика умер дед где-то в
— Почему же ты не позвонил? — сердито спросила Зоя Ярославна, хотя в сердце ее уже воцарилась блаженная успокоенность. — Неужто трудно было позвонить?
И опять все было просто: он звонил, а у нее все время был занят телефон, немудрено, в ординаторскую трудно дозвониться, вечно кто-нибудь висит на телефоне. А ему еще надо было ехать на аэродром, добывать билет и лететь до Горького. Оттуда добираться до села попутной машиной.
— Так что са-ма по-ни-маешь, — заключил Владик.
— Понимаю, — кивнула ублаготворенная Зоя Ярославна. — А теперь марш в ванную, пока я приготовлю ужин.
Все было хорошо, почти прекрасно. Однако договорились на будущее — что бы ни случилось, непременно постараться дать о себе знать.
И тогда Владик, немного поколебавшись, сообщил ей номер своего служебного телефона, взяв с нее честное слово, что телефоном его она воспользуется лишь в самом крайнем случае.
Еще остался открытым вопрос с шубой. Шуба была огромных размеров — покойник и в самом деле был богатырь, — порядком изъедена молью и выглядела на Владике в достаточной мере нелепо. Или, вернее, Владик пресмешно выглядел в ней.
Зоя Ярославна сняла шубу с вешалки, и шуба стала колом, ни на секунду не склонившись набок.
— Ты ее носить не будешь, — безапелляционно заявила Зоя Ярославна.
— Нет, буду, — протестующе ответил Владик.
— Нет, не будешь! Она непомерно велика, абсолютно не идет тебе, старомодна, и, право же, в ней неудобно показаться на улице.
В конце концов Зоя Ярославна победила — и шубу подарили слесарю домоуправления, который был весьма доволен подарком: по его словам, шуба могла превосходно утеплить собачью конуру на его садовом участке.
… — Я стараюсь выработать в себе доброту, — нередко утверждала Зоя Ярославна. — Ведь можно выработать многое, например, уменье просыпаться всегда в одно и то же время, или выработать определенное бесстрашие, перестать бояться пауков, мышей, темноты. Вот так же точно я стараюсь выработать доброту.
Она наговаривала на себя. Благодаря своей мужеподобной внешности Зоя Ярославна казалась сердитой, временами даже злой. А на самом деле сердце у нее было мягкое, жалостливое.
Иные врачи с годами обретали если не равнодушие, то завидное спокойствие.
— Это — благо, — настаивал доктор Вареников. — Иначе жить было бы невозможно!
Сам доктор Вареников почти не пытался скрыть свое предельное равнодушие решительно ко всем больным.
— Всех не оплачешь, — любил говаривать он. — А я тем более не расположен к слезливости.
Зоя Ярославна в душе понимала: разумеется, всех не оплачешь, всех не пережалеешь, но ничего не могла с собой поделать.
Доктор Вареников, к примеру, едва закончив дежурство, уже мчался домой, порой даже не зайдя в палаты, а Зоя Ярославна подолгу сидела возле постели самых тяжелых своих больных, иногда ловила себя на том, что злится на саму себя за свое бессилие, за беспомощность, за то, что не может наповал сразить болезнь.