От неолита до Главлита
Шрифт:
Оберегая нравственность «детей и народа», цензоры дореволюционного времени порождали, как видим, столь же гротескные анекдоты, что и их советские преемники. Приведём только ещё один пример. Целая баталия разразилась на заседании Особого отдела Учёного комитета Министерства народного просвещения в 1897 году. Члены его, ведавшие допуском книг в ученические и бесплатные народные библиотеки-читальни, вполне серьёзно обсуждали вопрос о допуске в них «Сказки о царе Салтане». Их шокировали, в частности, такие строки:
А потом честные гости На кровать слоновой кости Положили молодых И оставили одних.Мнения разделились: три члена и сам председатель «дореволюционного ГУСа» «полагали, что необходимо их из сказки исключить, так как „они (строки) могут дать повод ученикам к неуместным расспросам и разговорам“»; пять других членов, «признавая такое опасение в известной мере основательным по отношению к городским
73
РГИА. Ф.734.Оп.3.Д.59
Большинством в один голос (было устроено даже голосование) победили сторонники второй, «сельскохозяйственной» точки зрения, но книга была допущена только в сельские библиотеки. Сам Пушкин, конечно, смеялся бы до упаду, доведись ему узнать об этой полемике, равно как и об отзыве Льва Жмудского, запретившего «Конька-Горбунка», который так понравился в своё время Пушкину («Теперь этот род сочинений можно мне и оставить…»).
Где венчалась Муха-цокотуха?
«В Гублите мне сказали, что муха есть переодетая принцесса, а комар — переодетый принц!!. Этак можно сказать, что „Крокодил“ — переодетый Чемберлен, а „Мойдодыр“ — переодетый Милюков.
Кроме того, мне сказали, что Муха на картинке стоит слишком близко к комарику и улыбается слишком кокетливо!!. Возражают против слова свадьба. Это возражение серьёзное. Но уверяю Вас, что муха венчалась в Загсе. Ведь и при гражданском браке бывает свадьба…
Мне посоветовали переделать „Муху“. Я попробовал. Но всякая переделка только ухудшает её. (…) Да и к чему переделывать? Чтобы удовлетворить произвольным и пристрастным требованиям? А где гарантия, что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп — переодетый Распутин, а пчела — переодетая Вырубова?»
Это — отрывок из письма К. И. Чуковского начальнику ленинградской цензуры И. А. Острецову, занесённый в дневник писателя под 6 августа 1925 года.
Именно в эти годы была объявлена непримиримая война «чуковщине». Целая армия учителей, журналистов, литературных критиков и, конечно же, цензоров набросилась на сказки Чуковского, обвиняя автора во всех смертных грехах. Включилась в эту войну и сама Крупская, возглавлявшая тогда Главполитпросвет. Особенно невзлюбила она «Крокодила», напечатав о нём большую статью в «Правде» (1 февраля 1928 года). Ей очень не понравилось, что «крокодил целует ногу у царя-гиппопотама», что «перед царём он открывает душу», строки: «Вашему народу я даю свободу, свободу я даю!»: «Что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл имеет? Какой-то явно имеет… Я думаю, что „Крокодил“ нашим ребятам давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Такой авторитетный отзыв жены и верной соратницы покойного вождя повлёк за собой, конечно, оргвыводы: детские книги Чуковского тотчас же стали изымать из библиотек, цензоры стали запрещать очередные их переиздания и т. д.
Высокопоставленные дамы приняли даже «Резолюцию Общего собрания родителей Кремлёвского детсада» под названием «Мы призываем к борьбе с „чуковщиной“» (опубликована в № 4 журнала Главсоцвоса «Дошкольное воспитание» за 1929 год). Они призвали объявить бойкот «чуковщине», особенно в «переживаемый страной момент обострения классовой борьбы», когда «мы должны быть особенно начеку и отдавать себе ясный отчёт в том, что если мы не сумеем оградить нашу смену от враждебных влияний, то у нас её отвоюют враги. Поэтому мы, родители Кремлёвского детсада, постановили: не читать детям этих книг, протестовать в печати против издания книг авторов этого направления государственными издательствами (…) Призываем другие детские сады, отдельных родителей и педагогические организации присоединиться к нашему протесту…» [74]
74
Подробнее об этом см.: Борьба с «чуковщиной». Документы по истории литературы 20-х годов / Предисловие и публикация Елены Чуковской // Горизонт. 1991. № 3. С. 17–25.
Естественно, насторожились цензоры Ленинграда, где жил и печатался тогда Чуковский. Свободно издававшиеся до 1925 года книги писателя стали запрещаться в очередном, иногда в четвёртом-пятом изданиях. Чуковский пробовал искать защиты у П. И. Лебедева-Полянского, о чём говорит обнаруженное в архиве письмо: «Многоуважаемый Павел Иванович! Ленинградский Гублит ни с того ни с сего запретил четвёртое (!) издание моего „Бармалея“. Чем „Бармалей“ хуже других моих книг? Всяких мошенников пера и халтурщиков, кропающих стихи для детей, печатают беспрепятственно, а меня, „патриарха детской книги“, теснят и мучают. Право же, эта жестокость — бессмысленна» [75] . Но даже всесильный Павел Иванович, главный цензор страны, не помог, а скорее всего, не захотел помочь: он чутко держал нос по ветру, а ветер явно подул не в ту сторону. Сам Чуковский пробовал
75
АРАН. Ф.597. Оп.4.Д.79.Л.1
Писатель отмечает в своём дневнике «удивительную неосведомлённость всех прикосновенных к Главлиту», а одного из ленинградских цензоров припечатал совершенно гениальной формулой: «…молодой человек (…) несомненно беззаботный по части словесности» [76] .
К этому хору присоединились голоса ценителей из Смольного. Коллегия отдела печати Северо-западного Бюро ЦК ВКП(б) подготовила обзор детских книг, выпущенных ленинградскими издательствами в 1926 году. Особые претензии вызвала продукция крупнейшего частного издательства для детей «Радуга», «идеологически выдержанная на 41 процент, невыдержанная на 59. К последним нужно отнести некоторые книги К. Чуковского, которые удачны и приемлемы по ритмическому лёгкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на „Муркину книгу“, рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощёкой булочкой сами в рот летят (…) Педагогически неприемлема книга „Бармалей“ того же автора, запугивающая детей разбойниками и злодеяниями („В Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей…“)».
76
Чуковский К. И. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 288.
Всё тот же злосчастный «Крокодил» и позднее вызывал неудовольствие Главлита. Б. М. Волин, новый начальник Главлита, прочитав в газете о включении сказки в пятое издание знаменитой книги Чуковского «От двух до пяти» (1935 год), распорядился её задержать: в результате в книгу вошёл искорёженный текст [77] .
Идеологическая кампания, развязанная в 1943–1944 годах, коснулась и детской литературы. 1 марта 1944 года «Правда» публикует статью П. Юдина «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского»: так квалифицирована сказка «Одолеем Бармалея», в которой писатель якобы пытался «сознательно опошлить великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма». Протест писателя, посланный в газету, так и остался неопубликованным [78] . Сказка привлекла внимание верховного цензора — самого Сталина. По его приказу был пущен под нож вышедший в свет в январе 1943 года сборник «Русские советские писатели. Антология 1917–1942 гг.», куда входила и сказка Чуковского. Единственный экземпляр антологии сохранился в собрании литературоведа В. Я. Кирпотина с его пометой «Книга не вышла». Вместо неё приказано было издать «Сборник стихов». Он вышел спустя полгода с исключением напечатанных в антологии сказки Чуковского и некоторых стихотворений Сельвинского, Кирсанова, Яшина и других поэтов. Сама же сказка вызвала неудовольствие вождя, видимо, за «несерьёзное» отношение автора к событиям войны — как и критики двадцатых годов, он не понял и не принял игрового начала детской поэзии Чуковского. Раздражение вызвало описание грядущего дня Победы; в этот день свершатся самые чудесные превращения («Куры станут павами, лысые — кудрявыми» и т. п.). Как свидетельствует в своём дневнике В. Я. Кирпотин, писателя, говоря на современном жаргоне, «подставили» детская секция и Президиум Союза советских писателей, выдвинувшие сказку «Одолеем Бармалея» на соискание Сталинской премии. Вождь читал всё, что входило в рекомендованный список, и лично утверждал каждую кандидатуру. Злосчастная сказка попалась ему на глаза… «Эта премия присуждалась в итоге лично Сталиным, — записывает Кирпотин. — Узнав, что Чуковский выдвинут, он рассердился — и дал соответствующий сигнал. Сказочника всенародно топтали, азарт и степень критики ошеломляли, переходящие в ругательства слова оставляли после себя чувство недоумения» [79] .
77
Чуковский К. И. Дневник. 1930–1969. М., 1995. С. 123, 423.
78
«Литературный фронт». История политической цензуры. 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 123
79
См.: Пашнев Э. Сталин-цензор, или Как из антологии советской поэзии получился сборник стихов // Литературная газета. 1997. № 47.
Травля продолжалась и даже усилилась после выхода в августе 1946 года постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград». В статье С. Крушинского «Серьёзные недостатки детских журналов», опубликованной в «Правде» (29 августа), разносу подверглись журнал «Мурзилка» и сказка Чуковского «Бибигон». Однако за несколько месяцев до того уже была проведена артподготовка «по линии детской литературы». Донос на Чуковского поступил от «комсомольца-добровольца» — секретаря ЦК ВЛКСМ В. Иванова: «детский фронт» был всегда своего рода «епархией» комсомола.