От первого лица
Шрифт:
Наденька встала и отошла к дивану, пожелав Пирошникову спокойной ночи, а он вытянулся на одеяле, пребывая после услышанной истории в ясном и гармоничном состоянии духа, как будто что-то уже решилось для него и стало понятным, хотя мысли еще не дошли до этой ясности понимания.
Глава 18. ГОЛОС
Пирошников проснулся под утро и открыл глаза. Он прислушался к стуку будильника — и понял вдруг отчетливо, что когда-нибудь умрет. Он представил себя лежащим в земле на глубине двух метров под ее поверхностью; почувствовал всю тяжесть этой земли на груди, на руках, на лице — и ему сделалось страшно. Он подумал, что
Кажется, нет хуже и томительнее этих предрассветных часов, когда небо за окном еще черным-черно и все предметы в комнате видятся расплывчатыми и незнакомыми; когда совесть против твоей воли просвечивает тебя и нет никакой в ней жалости, и нечем перед нею оправдаться. В такие минуты она способна говорить, будто бы отъединяясь от тебя, словно бы из другого мира. Это ее время.
Напрасно Пирошников прикрыл глаза, надеясь вновь уснуть. Собственный его голос уже звучал в ушах тихо, но непреклонно, и от него некуда было деться.
«...Если смерть неизбежна, какое значение имеет твоя судьба? Зачем ты мучаешься в поисках выхода? Зачем ты мучаешь других, вовлекая их в бессмысленную и жалкую игру собственной жизни? Чем ты можешь отплатить им?
Ты всегда верил, что жизнь — по крайней мере, твоя — имеет смысл, но никогда не задавал себе труда найти его. Ты полагал, что смысл будет дан тебе так же естественно, как была дана сама жизнь. Более того, ты рассматривал остальной мир лишь с точки зрения твоего смысла жизни. По существу, все, что тебя окружало, начиная от камней и деревьев и кончая близкими людьми, было декорацией, фоном, на котором разыгрывалась трагедия твоей жизни. Ты искал занятие души, способное сравниться по значению с фактом телесной смерти,— и не находил его. Все казалось тебе мелким и недостойным, потому что ты неправильно задал условия задачи. Ты решил противостоять в одиночку.
Мир для тебя состоял из суммы одиночеств, причем только одно из них — твое собственное — заслуживало внимания и скорби. Никто не был твоим должником, но и ты никому не был должен. Ты считал это справедливым, забывая или не замечая того, что всю жизнь, начиная с рождения, ты потихоньку брал в долг.
Тебе не нравилось это слово. Оно предполагало в себе, как ты думал, систему нечистых обменов по принципу «ты — мне, я — тебе», которые никогда не бывают эквивалентными и ведут к зависимости одного от другого. Ты не хотел никому быть должным, считая, что только так можно сохранить свою свободу. Но ты забыл о другом, высшем значении слова «долг», предполагающем душевную необходимость отдачи не тому, у кого брал, а тому, кто нуждается и бедствует.
И ты незаметно брал в долг именно у тех, кто не помышлял о скором возврате и кому ты уже не можешь вернуть, но вернуть все же необходимо — другим.
Ты брал в долг у матери. Каждый день, каждую минуту твоего детства в тебя тихо переходили ее доброта и любовь. Она отдала их все без остатка, а отдав — умерла. Ее уже не вернуть.
Ты брал в долг у отца, который разбудил в тебе честолюбие и упрямство, стремление к независимости, обернувшееся потом против него самого. Ты не захотел вернуть ему долг теми ценностями, в которые он верил,— славой, деньгами, властью — но не вернул и любовью.
Ты брал в долг и у тетки, провожавшей тебя в школу, готовившей обеды и стиравшей белье. Ты не замечал этого, не замечал и ее саму, считая глупой и провинциальной. Ее бесхитростная любовь потом долго царапала тебе сердце, напоминая о себе в виде полуграмотных поздравлений
Ты брал в долг у женщин, которые тебя любили, у книг, которые научили тебя думать, у города, в котором родился.
Наконец, ты брал в долг у своей страны и народа и, какую бы ненависть к красивым словам ты ни испытывал, это — правда.
Но все это как бы тобою не замечалось, было в порядке вещей. Ты отодвигал выплату своих долгов, считая их незначительными, хитря, обманывая себя тем, что пока не время. Ты свалил все на свое блистательное предназначение, которое позволит тебе рассчитаться со всеми одним махом, когда оно исполнится. Почему-то исполнение предназначения представлялось тебе достаточно кратковременным актом.
Но в чем же оно состоит на самом деле, твое предназначение? Пора в этом разобраться.
Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начавшей свой путь с удивительной целенаправленностью. Ей было необходимо сделаться живым человеком. Может быть, отсюда нужно вести твое предназначение? Но вот ты появился на свет и стал расти, и в это время у тебя имелась также вполне определенная цель. Ты был предназначен стать разумным человеком. И ты им стал.
Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавестись так называемой душой. Это очень и очень зыбкое понятие — душа. Это не просто способность чувствовать. Способность «мыслить и страдать» — вот что это такое. Страдание рождает мысль, но и мысль рождает страдание. И, наконец, предназначение души — сделать тебя человеком творящим, то есть побеждающим смерть.
Что же ты должен творить?
Душу, только душу.
Ты должен творить ее ежечасно в себе и других любыми доступными тебе способами. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа — нежное растение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до конца и присовокупить к ней еще хоть одну человеческую душу, сотворив и воспитав ее, то твое предназначение исполнится.
Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их не лучше. Ощущаемое тобой предназначение ни на вершок не приподнимает тебя, но лишь указывает путь. Путь этот оказывается в постоянной опасности со стороны жизненных обстоятельств, которые искривляют его, закручивают в немыслимые петли и возвращают к началу.
Необходимо следить за ним и по мере возможности исправлять.
Человек действительно рожден бороться, но будет весьма прискорбно, если он станет бороться за деньги, за благополучие, за славу, за власть. Он должен бороться за свою душу и воспитывать дух. И более всего он должен бороться с собой».
Таким образом говорил этот голос, и его слова укрепляли Пирошникова и способствовали поднятию духа. Конечно, надо признать, что состояние души Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявлял к ней. Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но Пирошников почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве. И все события, предшествовавшие нынешней ночи, указывали на необходимость найти точку приложения сил души.
Он вдруг подумал, что встряска, устроенная лестницей, была ему необходима, а понявши это, несколько успокоился, и мысли его переключились на Наденьку. Он понял, что Наденька, может статься, будет нуждаться в его помощи. Подобная мысль была ему приятна, хотя и несколько смутила, потому что он не знал наверное — способен ли он помочь? До сей поры нуждался в помощи он, причем его душа совершенно явственно расходовалась на преодоление лестницы. Теперь же ей предстояла иная деятельность. Видимо, так...