От первого лица
Шрифт:
Я посмотрел передачу и понял, что мне нужно сейчас же идти к Рязанцевой. Без этого визита я не мог считать свою деятельность в качестве журналиста законченной.
Бывают такие люди, перед которыми совестно. Они, к счастью, встречаются не так часто. Иначе жизнь превратилась бы в сплошное мученье. Хочется почему-то, чтобы они не думали о тебе плохо. Рязанцева должна была знать, что я еще не совсем пропащий человек.
Я купил букет цветов и поехал домой к Антонине Васильевне. Она уже выписалась из больницы и поправлялась дома. Почему-то я волновался.
— Вы? — удивилась
— Антонина Васильевна...— пролепетал я.
— Зачем вы устроили это постыдное зрелище? Кто разрешил пустить на экран этого подхалима? — наступала Рязанцева.
С трудом мне удалось заставить ее выслушать мою исповедь. Я начал с самого начала, ничего не утаивая. Антонина Васильевна пригласила меня в комнату и налила чаю. Жила она одна в маленькой квартире. На стене комнаты висела большая фотография улыбающегося до ушей негритянского мальчика. Как она объяснила, это был ее крестник. Его звали Антонина-Василий-Рязанцева.
Я рассказал Антонине Васильевне свои злоключения, и мне сразу стало легко.
— Петя, у вас такая интересная наука,— с материнской лаской сказала она и даже зажмурилась, такая у меня была интересная наука.
— Денег не всегда хватает,— сказал я.— Поэтому я и клюнул на удочку.
— Чудак вы человек! — сказала Рязанцева.— Послушайте меня, старуху. Я сейчас вспоминаю свою бедную молодость с радостью. У меня было много сил, много работы и мало денег. Сейчас наоборот. Хотя нет, работы все равно много. Тогда я была неизмеримо счастливее, чем теперь, Петя.
Антонина Васильевна показала мне альбом фотографий. В нем было много старых снимков. Рязанцева в Средней Азии на вспышке холеры. В Азербайджане на чуме. И тому подобное. Это было в двадцатые годы. Антонина Васильевна тогда была еще студенткой. Когда она со своими коллегами расправилась с особо опасными инфекциями у нас в стране, Рязанцева стала уезжать к ним за границу. Я удивился, как она дожила до старости. Ее работа была опаснее, чем у сапера.
— Знаете, Петя,— сказала Антонина Васильевна.— Мне давно хотелось провести ряд экспериментов с облучением культур лучом лазера. Не поможете ли вы нам в этом деле?
И она тут же изложила мне несколько задач. Задачи были интересные, и я согласился.
— Таким образом вы убьете двух зайцев,— сказала она.— Сохраните верность физике и заработаете кое-что. Мы вам будем платить полставки лаборанта.
— Да я и так могу,— застеснялся я.
— Перестаньте! — сурово оборвала Рязанцева.— Честный труд должен оплачиваться. Ничего в этом постыдного нет.
Я шел домой с чувством громадного облегчения. Все стало на свои места. Физик ты — ну и занимайся физикой. И не гонись за длинным рублем. И не выдавай черное за белое. И не криви душой.
Верно я говорю?
Шеф тоже очень обрадовался моему возвращению. Он, правда, виду не подал, но в первый же день после того, как я сказал ему, что завязал с журналистикой, подсел ко мне и набросал несколько заманчивых идей. Мы сидели и обменивались идеями. Впоследствии разумными оказались только три или четыре из них. Но разве в этом
Постепенно все на кафедре забыли этот период моей жизни. Иногда только вспоминали Прометея. Это когда кто-нибудь делал сенсационное открытие и начинал везде звонить по этому поводу. И продавать себя. Саша Рыбаков тогда подходил к нему и говорил:
— Не лезь в Прометеи. Там и без тебя народу много.
Последний отголосок моего цикла прозвучал через год. Подал весточку о себе мой бывший коллега Симановский. Он прислал мне письмо.
В письме Грудзь, как ни в чем не бывало, делился последними новостями и творческими планами. Монстра Валентина Эдуардовича со студии турнули, Даров ушел на пенсию, а Люсеньку повысили до старшего редактора. Вообще на студии произошли большие изменения. В Прометеях ходят совсем другие люди.
Грудзь не писал об этом прямо, но я понял, что ему тоже дали от ворот поворот. Поэтому он решил податься в кино. Он предлагал мне сотрудничество в создании сценария научно-популярного кинофильма «Волшебный луч лазера». Запало ему в душу это слово!
Письмо было на голубой бумаге. Я вложил его в белый конверт с адресом, напечатанным на машинке, и скомкал в кулаке. Получился легкий бумажный шарик. Я торжественно вынес шарик на лестницу, открыл крышку мусоропровода и бережно опустил туда послание Симановского.
Потом я долго стоял и с наслаждением слушал, как шарик проваливается с девятого этажа вниз, ко всем чертям, издавая еле слышное шуршание.
1973
АРСИК
1.
У меня все в порядке, Я прочно стою на ногах. Мои дела идут превосходно.
Я кандидат физико-математических наук. Мне еще нет тридцати. Это вселяет надежды.
Я люблю свою работу. Я не люблю нытиков. Кто-то сказал, что у меня комплекс полноценности. Это так и есть. Не вижу в этом ничего предосудительного.
У меня маленькая лаборатория. Она отпочковалась от лаборатории моего шефа профессора Галилеева. Шеф понял, что нам будет тесно под одной крышей. Заодно он постарался избавиться от балласта. Ко мне перешли две лаборантки, Игнатий Семенович и Арсик.
Главный балласт — это Арсик.
По-настоящему его зовут Арсений Николаевич Томашевич. Все в институте, начиная от уборщиц и кончая директором, зовут его Арсиком и на «ты». Он мило и застенчиво улыбается. Это обстоятельство мешает от него избавиться.
Арсик не бездарен, но бесполезен. К сожалению, мы учились с ним в одной группе и вместе пришли сюда по распределению. Я говорю — к сожалению, потому что теперь мне это не нужно. Меня зовут Геннадий Васильевич. Я предпочитаю, чтобы меня называли Геннадием Васильевичем. Это не мелочь и не чванство. Мне необходимы нормальные условия для работы. Я не могу терпеть, когда отношения в лаборатории напоминают приятельскую вечеринку, Арсик зовет меня Гешей.