От первого лица
Шрифт:
В Крыму мы гастролировали месяц и дали пятьдесят четыре концерта. Пятьдесят четыре раза показывался на горизонте пиратский барк. Пятьдесят четыре раза отдыхающая в Крыму публика брала его на абордаж и захватывала сокровища. Меня преследовали лица. Я отупел и потерял интерес к выступлениям.
Поначалу я пытался поддержать его дидактическими и абсурдными сюжетами, подсказанными Петровым. Бисирование было после каждого выступления. Иногда бисировать приходилось дважды. Публика ладоней не
Публика в Крыму пестрая. Притчи принимали по-разному. Интеллектуалы из столиц приходили за кулисы и сдержанно, со значением благодарили. Рыбаки из Мурманска приглашали в рестораны. Толстые усатые южане вваливались прямо в номер. За ними несли ящики шампанского и коробки шоколадных конфет для Яны.
Я перестал показывать притчи. И не потому, что мне не хотелось метать бисер. Я понял, что мы с Петровым расходимся во взглядах. Мне недоставало его высоколобой уверенности относительно ,,идиотизма” окружающих. Апокалипсические картины, которые я создавал в притчах, страдали одним маленьким недостатком. Они были бесчеловечны. Лишь внешне все выглядело так, будто мы предупреждаем человечество об опасностях, напоминаем о бренности бытия и пророчествуем. Нами руководило высокомерие, но не любовь.
Курортная атмосфера неблагоприятно действовала на меня. Море шелестело, как купюры. Цикады звенели, как монетки. Вокруг было наглое торжество обнаженной откормленной плоти — пляжные девочки, преферансные мальчики, пьяные глаза, грязные тарелки.
Никого не пугал конец света. Боялись опоздать на поезд, пропустить фильм, занять плохое место на пляже, неровно загореть, потолстеть, похудеть — но конца света не боялись.
А мне все не давали покоя та старушка-уборщица да женщина из шахтерского поселка со своей пятилетней дочкой. Несчастная девочка! Как я узнал в одну из ночей, ее отец был шахтером и погиб от взрыва газа. Мать тяжело болела почками, а в последнее время стала заговариваться. Она все повторяла:
— Вот уж скоренько, скоренько папка наш с шахты придет! Вот уж потерпи, доченька... Скоро он вернется.
Девочка начинала плакать.
Этот сон я отослал Регине и на следующее утро получил телеграмму: «ВОЗЬМИ СЕБЯ РУКИ ОСТАЛАСЬ НЕДЕЛЯ ПУТЕВКОЙ САНАТОРИЙ ОБЕСПЕЧУ».
Вдруг покатилось все, точно под гору. Публика стала шикать уже после основного пиратского сна, с которым раньше был полный порядок. Оставалось несколько концертов, в кармане был билет на самолет. Я недоумевал: что случилось?
Мы жили в гостинице «Ореанда» в Ялте. Утром после неудачного концерта в ресторан, где мы завтракали, прибежал администратор и сообщил, что часть публики вчера ничего не видела — никакого сна.
— Как? — спросил Петров.
— Что-то вроде телевизионных помех. Полосы, треск! Я клянусь. Мне сказали несколько человек.
Петров посмотрел на меня. Я пожал плечами. Мне уже было все равно.
— А остальные видели? —
— Видели. Я сам видел,— заверил меня администратор.
Я посмотрел на него. «Если видели такие, как этот, то дела мои плохи»,— подумал я.
В тот вечер на очередном концерте я очень волновался. Что показывать публике? Как? Зачем, в конце концов?.. Петров был хмур, Яна — высокомерна.
Когда пришел наш черед, я вышел на сцену и стал вглядываться в зал, знакомясь с публикой. Петров в это время, как всегда, укладывал Яну на бочонки. Я старался не смотреть в их сторону.
Внезапно в третьем ряду я увидел свою дочь. Она сидела с курсантом в военной форме и глядела на меня. Наши взгляды встретились. Я мгновенно забыл обо всем.
С дочерью я не виделся больше года, после того, как ушел из дома. Пытался однажды поговорить с нею, для чего подстерег у дверей школы. Она была, как мрамор, холодна.
Как мрамор, холодна...
И вот теперь я увидел ее в Ялте, повзрослевшую, в яркой шелковой кофточке, с курсантом. Я сделал ей знак, что вижу ее. Она не ответила.
В этот момент Петров уже усыплял зал. Я успел заметить, как дочь склонила голову на плечо курсанту и прикрыла глаза. Петров сделал пасс в мою сторону и прошептал:
— Работайте! Не отвлекайтесь!
Я снился дочери. У меня не было и минуты, чтобы хоть как-то продумать свой сон. Я вспоминал во сне, как мы с нею первый раз танцевали на турбазе, где проводили лето три года назад. В то лето она превратилась из девочки в девушку, за нею увивались студенты. В столовой турбазы по вечерам играла музыка. Студенты плясали в полутьме.
Я нашел дочь по глазам и пригласил ее танцевать.
— У меня же нога! — сказала она и постучала себя по гипсу.
Правая нога у нее была в гипсе. Она получила растяжение связок, когда играла в волейбол. Так что танцевала она теперь символически.
— Ничего,— сказал я.— Это как раз мне подходит. Не будешь прыгать, как сумасшедшая.
В раскрытое окошко столовой влетел пинг-понговый шарик. Тогда, три года назад, я поймал его и кинул обратно. Но сейчас, во сне, мне понравилось, как он светится изнутри, и тут же в окно влетел другой шарик, потом еще один... Сотни светящихся шариков прыгали по полу, отлетали от стен, звонко цокали. Дочь смеялась.
— А ты еще ничего, не такой старый,— сказала она.
Потом мы собрали шарики в два огромных рюкзака. Они приятно шуршали и были невообразимо легки.
Мы спустились к озеру и поплыли на этих рюкзаках по темной вечерней воде. В глубине озера светились рыбы. Над перекатом стлался узкий ночной туман. Вода была теплой и гладкой, как шелк...
— Стоп! — сказал голос Петрова. Я открыл глазам
Петров с Яной сидели на бочонках с пистолетами в руках. Ухо у Яны светилось. Петров разбудил публику. В зале возникла гнетущая тишина. Зрители тупо смотрели на Петрова и Яну. Потом в нескольких местах раздались неуверенные хлопки.