От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки
Шрифт:
Очевидно, власть уже отреагировала: канцлер Кизингер во время визита в Тегеран в 1968 году уже обещал организовать в [западно]германских СМИ серию «деловых репортажей» об Иране — чтобы нейтрализовать разъяснительную работу Конфедерации иранских студентов. Высылка Нируманда подкрепит это обещание. Говоря иначе: западногерманский крупный капитал поддался на давление шаха, а Бонн «прогнулся» иод давлением западногерманского крупного капитала. Просто противно, до чего всё прозрачно. Противно смотреть, как наши политики добровольно превращают себя в подручных шаха, порученцев по реализации его интересов и интересов капитала [212] . При этом они даже не осознают, что сами провоцируют обострение противоречий внутри Системы — в данном случае противоречия между интересами капитала ФРГ в Иране и внутригерманской тактикой нашего политического истеблишмента, который проводит в жизнь линию на поддержку в студенческой среде «умеренных» (то есть реформаторов), на изоляцию Социалистического союза немецких студентов, на отрыв радикалов от так называемых здравомыслящих. А ведь высылка Нируманда может спровоцировать кампанию массовой солидарности
212
Нельзя не отдать должное проницательности У. Майнхоф: в момент написания статьи она еще не знала, что шах купил 25 % акций концерна Круппа, т. е. сам стал одним из крупных западно–германских капиталистов.
213
Правящий орган Западного Берлина.
У дела Нируманда есть также «гуманитарная» сторона. По этой линии тоже раздаются протесты, но протесты пока что аполитичные, апеллирующие к морали, не срывающие учебный процесс [214] , не наносящие ущерба Системе. Дело в том, что Нируманд женат на западной немке и их дочь Мириам прошлой осенью пошла в школу в [Западном] Берлине. Эта семья хочет проживать совместно, а из–за отказа [Нируманду] в виде на жительство она будет разрушена или превращена в семью беженцев, то есть жена и ребенок будут насильственно вырваны из привычной им социальной среды. Спросим себя, почему протесты против этого у нас носят характер протестов против «несправедливости судьбы» [для жены и дочери Нируманда], почему протест не носит политической окраски, почему он если и мобилизует, то только слезные железы?
214
Как это делают студенческие забастовки и митинги.
Потому что в этом [215] обществе женщин не требуется сначала высылать, чтобы парализовать политически. Потому что их работа для общества — воспитание детей — и так проходит в условиях изоляции, изоляции сферой личной жизни. Это не отвечает ни их собственным социальным потребностям, ни социальным потребностям их детей, но такая роль навязана им господствующими нормами индустриального общества. Рано или поздно, конечно, школа отнимает у женщины эту общественную функцию — но отнимает частным образом и изолированно. Тот опыт, которым при этом женщинами накапливается, пропадает втуне, их трудности и опыт преодоления трудностей так и не становятся общедоступными. Своих детей, которых никто не может заменить, женщины могут взять с собой при высылке, свой опыт и свои трудности — тоже. Это общество не хочет слышать голос женщин — как голос незаменимых личностей. Все было бы по–другому, если бы в левом движении работали активные и боевые женские организации, которые громко заявили бы, что аполитичный характер протестов по поводу судьбы жены Нируманда свидетельствует об униженном, подавленном, неравноправном положении женщин в этом обществе, доказывает, что это общество отказывается признавать специфические потребности женщин [как социальной группы], доказывает, что женщинам до сих пор особенно тяжело дается понимание того, что их личная нагрузка [в семье] — это работа общественная и что ее нужно организовывать как общественную. Раз все, что касается женщин, является вопросом чисто «гуманитарным», то, следовательно, протесты по этому поводу должны быть аполитичными… Это опять разговоры о погоде! Уму непостижимо, да что же здесь может быть аполитичного, если речь идет об угнетении женщин, угнетении настолько тотальном, что женщины молчаливо с ним соглашаются, пропускают его через свою сущность?
215
Капиталистическом.
Для капиталистической школьной педагогики, которая превращает детей в материал — потребителей — все дети взаимозаменяемы. А вот если бы Мириам Нируманд оказалась в антиавторитарном детском саду (что невозможно, конечно, поскольку она уже вышла из детсадовского возраста) — тогда бы ее высылка повлекла за собой разрушение структуры ее детсадовской группы. И тогда дети и взрослые имели бы ясно осознаваемый жизненный интерес помешать высылке, помешать разрушению их совместной общественно значимой работы в детских садах. И тогда их протест носил бы выраженный политический характер. Если бы Нируманды жили в большой семье — вроде тех, что недавно показывали по телевидению на примере Скандинавии — протест против высылки жены и ребенка не был бы аполитичным, поскольку судьбы и жены Нируманда, и их ребенка перестали бы быть их личным делом, а стали бы кровным делом всей большой семьи [216] .
216
У. Майнхоф говорит о семьях–коммунах (иначе: больших семьях, неавторитарных семьях) — леворадикальном эксперименте 60–х гг., особенно распространенном в Швеции и Норвегии, в ходе которого осуществлялась попытка преодолеть чувство тотального отчуждения и восстановить институты коллективизма в капиталистическом обществе. Обычно большая семья объединяла несколько семей (и одиночек), которые селились вместе, совместно воспитывая детей и пытаясь коллективно решать возникающие между супругами и родителями/детьми конфликты (своего рода стихийный вариант групповой психотерапии). Быт такой коммуны с большим юмором показан
Мы имеем дело со сращиванием террора общества потребления с прямым полицейским террором — сращивания в интересах капитала ФРГ, извлекающего прибыли из эксплуатации иранского народа.
Да, связь между прибылями и интересами западногерманского капитала и униженным, угнетенным положением женщин и детей еще мало изучена. Но только тогда, когда протесты но поводу судьбы женщины и ребенка перестанут быть апелляцией к морали, а будут нацелены на саму классовую структуру капиталистического общества (структурной особенностью которого являются неравноправие, угнетение женщин и детей), только тогда ни один сенат не посмеет отказывать Бахману Нируманду в виде на жительство. Мы должны прекратить, говоря о судьбе женщин и детей, фактически трепаться о погоде.
«Конкрет», 1969, № 4
НОВЫЕ ЛЕВЫЕ
Да, можно много чего хорошего сказать о [Западном] Берлине — и как о городе, и как о политическом понятии: он породил более чем симпатичный тип немца, он обладает чудесным климатом, широкими просторными улицами, людьми с мордами поперек себя шире, прусским барокко и огромным количеством самых что ни на есть приятных воспоминаний [217] . Одна беда: нельзя полюбить политическую атмосферу этого города. Между ободранным Востоком и сверкающим Западом воздвигнута стена — и по этому поводу на Востоке сказано много лишнего, а на Западе еле сдерживают страшное раздражение in politicis [218] .
217
Злой сарказм У. Майнхоф: после Берлинского кризиса 1948 г. и возведения Берлинской стены Западный Берлин превратился в форпост «холодной войны» и центр откровенной антикоммунистической истерии. «Симпатичный тип немца» — это тип воинствующего реваншиста; климат в Берлине морской и переменчивый; «широкие улицы» возникли на месте разбомбленных кварталов, а «прусское барокко» и «приятные воспоминания» отсылают к Берлину как столице кайзеровской империи.
218
Здесь: в политическом классе (лат.).
Известно, однако, что давление рождает сопротивление. Давление Востока породило встречное давление Запада. И с тех пор, как в Западном Берлине было наговорено официально и публично столько глупостей, что Вилли Брандт даже окончательно охрип, все левые перебежали к правым, чтобы вариться и булькать в одном котле, — с тех пор мы имеем только ненависть, злобу и [реваншистские] причитания. Но с тех самых пор стало что–то происходить — то тут, то там. В результате клевета, неприятие, демонизация всего левого породили некую новую левизну.
«Новые левые» — так они сами себя назвали, чтобы дважды просигналить о своем появлении.
Социалистический союз немецких студентов, организация социалистической молодежи «Соколы», профсоюзные активисты и социал–демократы всегда держались обособленно, отдельными группами, не сливаясь в большую организацию. Все, что их роднило — это общие цели, намерения и убеждения. Это рыхлое «единство», не подтвержденное организационными структурами, базировалось на понимании того, что всякие действия по созданию единой коалиции и составлению общих манифестов — не более чем мышиная возня.
«“Новые левые” должны стать той силой, которая будет представлять устремления социалистического движения в изменившихся условиях современного общества», — так было написано в первомайских листовках этой группы. Кроме того, листовки призывали прийти на «социалистическую первомайскую манифестацию» с участием Эриха Куби и Фрица Ламма (председатель производственного совета газеты «Штутгартер цайтунг», убежденный «старый левый»).
Характерные черты [«новых левых»]: приверженность интересам и целям рабочего класса и противостояние политике и интересам крупного капитала. Они начинают с предубеждения (в самом прямом смысле этого слова), что то, что идет на пользу рабочим, идет на пользу всему обществу, и потому имеет будущее. Они чтут традиции. Примером для них может быть лишь тот, кто выдержит проверку вопросами: а ты в свое время выступал за интересы большинства? был против «исключительного закона о социалистах» Бисмарка, против военных кредитов в 1914–м? против капповского путча? за власть Советов в 1918–м? за правовое государство и против СА и рейхсвера? А сегодня: за участие профсоюзов в управлении государственными делами? за демократизацию экономики? за право на забастовку? за политические свободы? против воинской обязанности и ядерного вооружения?
1 Мая, в день солидарности и боевого смотра трудящихся всех стран, [Западный] Берлин был увешан политическими лозунгами, которые подняли курс акций ВПК, но никак не содействовали требованию саарских горняков о повышении зарплаты. Так что Абс и Пфердменгес могут быть вполне довольны — равно как Флик и АЕГ [219] .
Но никак не горняки, не строительные рабочие, не профсоюзы и вообще все те, кто добивается индексации зарплаты в связи с ростом цен. Всё это выгодно тем, кто, повышая и повышая нагрузку на производстве, перемалывает жизни «маленьких людей». Такому извращению самой идеи Первомая «новые левые» противопоставили собственную манифестацию.
219
Герман Абс — крупный западногерманский банкир, разработавший экономическую программу ХДС/ХСС. Роберт Пфердменгес — банкир из Кёльна, близкий друг и советчик К. Аденауэра. Фридрих Флик — крупный промышленник, одним из первых начал финансировать Гитлера; личный друг Гиммлера и финансист СС; в 1947 г. признан военным преступником, осужден на 7 лет заключения, досрочно освобожден, вновь возглавил огромную промышленную империю. АЕГ — «Альгемайне электрици–тайтсгезельшафт», ведущий электроконцерн ФРГ.