От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

Неизвестен 3 Автор

Мальчик только глухо и коротко вскрикнул и замолчал. Пальцы на ноге у него побелели от потери крови, а пятка, куда попала пуля, вспухла и стала лиловой.

– Будете оперировать?
– спросил отец у врача.

– Будем, - сказала врач, - но только не сейчас, попозже.

Она смочила ватку каким-то дезинфицирующим средством, обтерла вокруг рану, перевязала ее белым бинтом и отошла, сказав, что через час вернется старший хирург, который сделает операцию.

Отец и сын остались снова вдвоем.

– Больно было?
–

спросил отец.

– Больно, - ответил сын.

– Что же не заплакал?
– первый раз за все время улыбнувшись, спросил отец.

– Нельзя, - серьезно сказал сын и не улыбнулся.

– Когда ранен?
– спросил отец.

– Ночью, когда выходили на соединение.

– Пешком шел?

– Нет, сначала на лошади ехал, а немцы стали стрелять.

– А ты стрелял?

– Стрелял. Но они были далеко, и я не мог попасть, у меня пистолет. У меня лошадь ранило. И меня - тоже. Я соскочил, пошел пешком.

– А лошадь что?

– Лошади моей попало в глаз. Она упала и сразу подохла.

– Хорошая была лошадь?
– спросил отец.

– Хорошая.

– Как ее звали?

– Дюри. Сивая. Грива стриженая, а хвост черный.

– Седло у тебя было?

– Было. Настоящее, военное.

– Как же ты шел, раненный, много?

– Восемь километров.

– Больно было?

– На морозе было не так больно, а как в хату вошел, стало больнее. И крови много. Как в хату по дороге зашел, так заболело.

– Заплакал?
– спросил отец.

– Заплакал.

– А потом перестал?

– Перестал.

– Ты сейчас уйдешь?
– вдруг спросил сын после паузы.

– Уйду.

– А какая твоя полевая почта?

– Сейчас еще не знаю, мы передвигаемся.

– Как же так не знаешь?
– удивился сын.

– Не знаю, - ответил отец.
– Да мне и писать некому было.

– Плохо, - сказал сын.
– Ну ничего, я узнаю, напишу тебе.

– Хорошо, - согласился отец.

В дверях палаты показался один из чехословацких автоматчиков, сидевших в столовой вместе с подофицером.

– Штепан!
– крикнул он.
– Пойдем, машина готова!

Отец оглянулся, посмотрел на него и, сказав: "Сейчас, подождите", снова повернулся к сыну.

– Уезжаешь?
– спросил сын.

– Да.

– Ну что же, хорошо, - сказал сын серьезно, почти по-старчески, словно благословляя собственного отца.
– Я тоже скоро пойду.

Отец наклонился над ним. На секунду в его глазах мелькнула нежность, но в следующее мгновение он просто протянул сыну большую руку и сказал:

– Ну, ладно, до свидания.

– До свидания, - ответил сын, открыв глаза, посмотрел на него и сразу же снова зажмурился от боли.
– До свидания.

Неуклюже ступая по узкому проходу между двумя рядами коек и больше не оглядываясь, отец прошел к дверям и скрылся за ними.

Сын, открыв глаза, посмотрел ему в спину,

следя за ним. Вот он миновал одну, вторую, третью, четвертую койку, повернул и вышел за дверь. И дверь за ним закрылась.

Мальчик снова зажмурил глаза, и две крупные, должно быть, неожиданные для него самого слезы выкатились из-под его век. Он вытащил из-под одеяла руку, поднес к лицу закатанный бязевый рукав непомерно длинной рубашки и, аккуратно вытерев сначала один глаз, потом другой, так, чтобы никакого следа слез там не оставалось, снова спрятал руку под одеяло и зажмурил глаза от непрекращающейся боли в ноге.

Я увиделся со старым партизаном Андреем Гогой примерно через месяц после этой встречи его с отцом, которая, как часто водится на войне, была одновременно и разлукой.

Называя его "старым партизаном", я говорю это без улыбки. В самом деле, несмотря на свои еще не исполнившиеся четырнадцать лет, он - один из старых партизан Словакии. Впервые он стал помогать партизанам в конце сентября 1943 года.

– Год и пять месяцев в партизанах, - гордо сказал он мне.

– Как же ты попал в партизаны?
– спросил я.

– Шесть лет назад, когда к нам пришли немцы, отец бежал в Россию. Я тогда еще был маленький, - солидно добавил он.
– Но потом мать мне все рассказала, и я был против немцев.

Он сказал это с убежденностью и твердостью старшего в семье мужчины.

– Когда же ты в первый раз увидел партизан?

– Я ходил в лес за грибами и встретил там разведку партизан. Они мне дали денег и сказали, чтобы я им принес покушать и сигарет. Я взял деньги, пошел в село, купил покушать и сигарет и принес им. Они сказали, чтобы я пришел через три дня снова в лес и снова помог им.

– А дома ты ничего не сказал матери?
– спросил я.

– Нет, ничего.

– Почему?

– Я боялся, что она меня больше не пустит в лес.

– И часто ты носил кушать партизанам?

– Через каждые два-три дня. Четыре месяца ходил. А потом совсем ушел к ним.

– Почему?

– Они уходили от нашего села в другое место, а я хотел быть с ними. Когда я пришел в лес и в последний раз принес им кушать, командир отряда Василь - он был молодой, лет двадцати пяти, - сказал мне: "Мы уходим, Андрей. Пойдешь с нами?" Я молчал. Тогда он сказал: "Давай пойдем с нами".
– "Давай пойдем", - сказал я и пошел с ними.

– Что же ты делал у партизан?
– спросил я.

– Больше всего я ходил в разведку. Я надевал гражданскую одежду и ходил по селам, продавал яйца. Партизаны давали мне полную кошелку яиц. Они покупали яйца по одной кроне за штуку, а я ходил и продавал по три кроны за штуку и меньше не хотел брать. А немцы не хотели покупать по три кроны за штуку, и никто не хотел покупать. Я спокойно ходил со своей корзинкой.

– Что же ты разведывал?

– Я смотрел, где стоят немцы, где у них орудия и пулеметы.