От Тильзита до Эрфурта
Шрифт:
22 января он принимал в частной аудиенции графа Меттерниха, посланника Франца I. После нескольких ничего не значащих слов он, по выражению Меттерниха, “обеими ногами прыгнул в турецкий вопрос”. “Только властная сила обстоятельств, – сказал он, – может вынудить меня нанести удар Турции, которую я должен был бы всячески поддерживать; к этому помимо моей воли могут принудить меня англичане: мне приходится искать их там, где я могу их найти. Мне ничего не нужно, я не ищу никакого расширения; Египет и некоторые колонии представили бы для меня некоторую выгоду, но эта выгода не может возместить непомерного расширения России. Вы также не можете смотреть равнодушно на ее расширение, и я вижу, что именно разделу Турции суждено теснее нас сблизить”. Здесь слова императора приняли знаменательное значение: в двусмысленных фразах, в которых чувствовались и бессильная злоба, и опасения, у него вырвалось полупризнание о чрезвычайных жертвах, к которым, быть может, принудит его союз с Александром. “В тот день когда русские…” – сказал он, затем тотчас же спохватился и, “проглотив” начало этой фразы, он продолжал: “Когда водворятся в Константинополе, вам нужна будет Франция, как помощница против России, и Франция будет нуждаться в вас, чтобы сдерживать
295
M'emoires de Metternich, II, 151, 154 a, 156, 159.
Предупрежденный Талейраном Меттерних ждал этого разговора. Он не успел еще получить приказания своего двора и ограничился принятием к сведению слов императора. Впрочем, Наполеон и не хотел ничего другого. Он не думал, чтобы Австрия могла не откликнуться на надежды, которые он на нее возлагал. Не потому чтобы он верил в силу и постоянство восточных вожделений Франца I, напротив, ему было известно, что Австрия, – уже по самой своей натуре сторонница охранительной политики – с ужасом будет смотреть на новое разрушение. Но он знал, что ее географическое положение вменяет ей в обязанность, скрепя сердце, принимать участие во всяком разделе Турции, раз она не в состоянии помешать ему. Для Австрии Оттоманская империя очень удобный и не особенно грозный сосед; у нее нет ни малейшей охоты заменить его одним или несколькими другими государствами, менее уживчивыми. Но лишь только новое расхищение Турции делается неизбежным, единственным средством Австрии уменьшить роковые его последствия, остается примкнуть к дележу: она плачет, но, обогащаясь за счет турок, утешается в своем бессилии спасти их. На этих, совершенно верных данных Наполеон основывал свои расчеты. Поэтому он не столько желал сговориться с Австрией, сколько заранее предупредить ее, чтобы события не застали ее врасплох, чтобы и она со своей стороны могла изучить вопрос, определить точно свои намерения и подготовить средства к борьбе. Благодаря этому, когда наступит час решительного спора, она будет в состоянии властно, с полным знанием дела, появиться на сцене и, став на нашу сторону, работать в пользу наших интересов.
Но, приняв предосторожности в Вене, был ли намерен Наполеон приступить, наконец, совместно с Россией к важному вопросу? 29 января он отсылает Коленкуру обещанный ответ, но эта инструкция не содержит, в себе ничего определенного. Император подвигается очень мало вперед – он делает только один шаг по направлению к чрезвычайным мерам. Он позволяет Коленкуру не только выслушивать русских, если они заговорят с ним о разделе, но и спросить, как они думают и желают выполнить это дело. Однако слова посланника не должны иметь значения ясно выраженного согласия. Наполеон отлично понимал, что если война с Англией затянется, он вынужден будет вступить с Россией в серьезное, прочное соглашение, что он вынужден будет удовлетворить царя, и намеревался включить требуемое царем удовлетворение в общую сумму вознаграждений за действия, гибельные для Британской империи. Тем не менее, он имел в виду решиться на это только скрепя сердце, и в настоящее время старался отдалить, насколько возможно, часть расплаты, ибо отсрочивая ее, он все еще надеялся избавиться от нее. Положим, Англия как будто готова вести с нами ожесточенную борьбу. Но искренно ли ее поведение? Может быть, чтобы привести ее в более мирное настроение, достаточно будет найти только способ подойти к ней и объясниться? Недавно, до отозвания своего посланника из Лондона, венский кабинет пытался предложить свое посредничество в лице этого агента. [296] Австриец плохо взялся за дело и не имел успеха. Но, думал Наполеон, разве порванная нить не может быть опять скреплена более искусной и более доброжелательной рукой? Ведь вполне возможно, что в ближайшие месяцы, даже недели, завяжутся переговоры, что они сделаются серьезными, приведут к цели и в результате избавят его от непоправимых решений. Но захочет ли Александр и будет ли иметь возможность согласиться на новые отсрочки? Долго ли еще можно заставить царя ждать и питать исключительно только надеждами, не касаясь вопроса о Пруссии, а говоря только о разделе, отталкивая его от нас не вредя его личной безопасности? Вот вопрос, по которому недавно прибывший из Петербурга Савари после долгих расспросов не мог, сказать ничего определенного; [297] по этому же вопросу было предписано собрать сведения и Коленкуру. В письме от 29-го император не приказывает, а только расспрашивает: этот документ выдает секрет его нерешительности. Чувствуя на себе тяготение рокового закона, обрекающего его не останавливаться на своем пути, он противится еще его велениям, и, готовясь переступить пределы, за которыми человеческий разум и предвидение теряют свою силу, увлеченный потоком борьбы до грани, за которой начинается неизвестность, он, прежде чем поставить на карту свою судьбу, колеблется и собирается с мыслями.
296
M'emoires de Metternich, II, 144.
297
M'emoires du duc de Rovigo, III, 205.
“Господин посланник, – пишет Шампаньи, – я сообщал вам, что мне придется более подробно ознакомить вас с намерениями Императора относительно того направления политики, которого вы должны держаться. Я это делаю теперь. Вы прекрасно выразили
Но может ли оно оставаться таким? Так как население Петербурга не будет занято приготовлениями к войне и надеждой на новое расширение империи, то не возрастет ли его нетерпение вследствие лишений и потерь, которые налагает на него прекращение давнишних сношений с Англией? Не найдет ли недовольство народа поддержку у недовольных при дворе и в армии? Не будет ли армия тяготиться бездействием и с величайшим неудовольствием смотреть, как исчезают ее надежды на возможность сделать, благодаря новым завоеваниям, блестящую карьеру? Может ли английская партия извлечь значительную выгоду из такого настроения?
Разузнайте, Милостивый Государь, будет ли Император в силах справиться с затруднениями. Критический момент наступит весной. Тогда прекращение торговых сношений с Англией даст себя сильнее почувствовать. Может ли император Александр, не меняя политической системы и не опасаясь революции, ждать следующей зимы, не имея, однако, возможности сказать своим подданным: “Благодаря моему союзу с Францией, я увеличил Российское государство, и хотя вы и испытали некоторые лишения, но они с избытком вознаграждены уважением, с которым произносится русское имя, и приобретением богатых провинций, которые увеличивают и богатство, и мощь России”?
Наконец, как долго, по вашему мнению, можно будет поддерживать спокойствие в России, питая ее только надеждами, от осуществления которых избавит нас мир?
Если правда, что благодаря вашему званию, вашему блестящему положению и влиянию на дипломатический корпус, – который вскоре будет состоять из лиц, преданных Франции, – вы можете влиять и на петербургское высшее общество, имеющее со своей стороны, как говорят, большое влияние на двор и армию, то вам предлагается не пренебрегать никаким средством для достижения этой цели. Все средства, которые могут быть вам доставлены отсюда, будут даны в ваше распоряжение.
Но можете ли вы добиться того результата, который необходим для осуществления желания Императора, а именно: поддерживая до мира с Англией франко-русский союз, ограничиться только точным выполнением тильзитского договора, не подвергая императора Александра опасностям дворцового переворота?
Император отлично знает, что, как уступкой Валахии и Молдавии, так и разделом Турецкой империи, он сохранит союз и обеспечит императору Александру спокойное царствование. Но в таком случае союз обойдется нам слишком дорого: в Европе начнутся новые перевороты. Нет сомнения, они представят гению Императора счастливые моменты, которым он сумеет дать выгодный для себя оборот, но эти же перевороты отдалят мир с Англией и усилят для Франции и Европы бедствия войны, которая и так уж затянулась слишком долго и делается, благодаря все более далеким походам, более дорогой и более утомительной.
Однако в ваших разговорах с императором Александром и графом Румянцевым не отвергайте окончательно идеи о разделе. Наведите справки, как хотят его совершить, каковы средства для его выполнения, какие государства хотят приобщить к нему, и не скрывайте, насколько он малоблагоприятен для интересов Франции, которая не может иметь в нем выгодной доли, как бы обширна она ни была. Укажите также на выгоду отложить раздел до мира с Англией или, по крайней мере, до того времени, когда можно будет вырвать у нее господство на Средиземном море, ибо это господство дает ей в настоящее время возможность захватить самые драгоценные части Оттоманской империи”. [298]
298
Archives des affaires 'etrang`eres, Russie, 146.
Всегдашним и главным препятствием, на которое намекал император и которое считалось до сих пор непреодолимым, было положение, занятое Англией на пути в Египет и Архипелаг. Однако стечение благоприятных обстоятельств начинало внушать ему надежду на устранение этого препятствия; но на них мы укажем в дальнейшем изложении. Несколько дней спустя, в самом конце января, пришли из Лондона известия, которые привели его в бешенство. В Лондоне только что открылась парламентская сессия; тронная речь, прочитанная перед обеими палатами и обсуждаемая ими, дышала неукротимым упорством; министры говорили в ней депутатам: “Если вы проявите в это время, решительное для судьбы вашей страны то мужество, которое служит характерной чертой британской нации, если вы бесстрашно встретите противоестественную лигу, которая образовалась против вас, Его Величество приказывает нам убедить вас в его твердой уверенности, что с помощью Промысла Божия Великобритания с успехом и славой выйдет из этой борьбы. Наконец, нам приказано уверить вас, что в этой грозной борьбе, на которую устремлены взоры всего мира, вы можете рассчитывать на твердость Его Величества, у которого, помимо интересов его народа, нет других интересов…”. [299] При чтении этой гордой декларации Наполеон затрясся от гнева. Он принял брошенный ему вызов. Так как Англия хотела войны не на жизнь, а на смерть, он поклялся уничтожить ее и потрясти весь мир, чтобы раздавить ее под его развалинами. Тогда и он, подобно Англии, принял свое решение, решил теснее сблизиться с Россией, разбудить эту громадную империю, открыть честолюбию Александра беспредельную будущность и показать ему Константинополь, как этап на пути в Индию.
299
Moniteur du 2 f'evrier, 1808.