От убийства до убийства

Адига Аравинд

Лежа ночью в постели, он думал: но ведь здесь нет места для женщины. Дом грязный, забитый старыми книгами – трудами ветеранов Коммунистической партии, сочинениями французских и русских писателей девятнадцатого века, которых никто теперь уже не читает.

Он и не понимал до сих пор, как плохо жил все эти годы. Но ничего, положение может измениться, у него появилась большая надежда. Если Сулочана войдет в его жизнь, все станет иным. Он лежал на раскладушке, смотрел на потолочный вентилятор. Вентилятор был выключен, Мурали, экономя на электричестве, включал его редко – только когда летняя жара становилась совсем уж нестерпимой.

Всю

жизнь он томился тревогой, мыслью о том, что предназначен для дел гораздо больших, чем те, какие можно совершить в маленьком городе. Когда он получил в Мадрасе диплом юриста, отец ожидал, что Мурали возьмет на себя его юридическую практику. Но Мурали притягивала политика: еще в Мадрасе он начал посещать митинги партии Конгресса, продолжал ходить на них и в Киттуре. Носил такую же, как у Неру, шапочку, держал на рабочем столе портрет Ганди. Отец все это замечал. Однажды они поспорили, спор закончился криком, Мурали покинул дом отца и вступил в партию Конгресса. Он уже знал, чему хочет посвятить свою жизнь, – у него был враг, которого следовало одолеть. Старая, плохая Индия с ее кастовой системой и классовыми привилегиями, Индия детских браков, унижаемых вдов и эксплуатируемых мелких служащих – все эти старые порядки надлежало низвергнуть. Когда в штате началась предвыборная кампания, он от всей души вел агитацию за кандидата от партии Конгресса, молодого выходца из низшей касты, человека по имени Ананд Кумар.

А после победы Ананда Кумара Мурали увидел, как двое его товарищей по партии каждое утро усаживаются у входа в ее офис. Увидел, как к ним подходят люди, приносящие письменные обращения к кандидату, как эти двое принимают обращения и берут с каждого просителя по двенадцать рупий.

Мурали пригрозил, что доложит о них Кумару. Они помрачнели, отошли от двери и предложили ему войти, не теряя попусту времени.

– Милости просим, пожалуйся на нас немедленно, – сказали они.

Он вошел в офис и, постучав в дверь Кумара, услышал, как они хохочут за его спиной.

После этого Мурали присоединился к коммунистам, поскольку много слышал об их неподкупности. Однако и они в большинстве своем оказались такими же продажными, как члены партии Конгресса, поэтому он переходил из одной Коммунистической партии в другую, пока не попал в темноватую комнатку и не увидел маленького, смуглого товарища Тхимму, сидевшего под огромным плакатом, на котором героические пролетарии лезли в небо, дабы сбросить оттуда богов прошлого. Наконец-то вот она – подлинная неподкупность. В то время к партии примыкали семнадцать добровольных помощников, они проводили в жизнь программы женского образования, контроля рождаемости и радикализации пролетариата. В составе группы таких добровольцев Мурали посещал расположенные в окрестностях Гавани потогонные мастерские, раздавая брошюры, посвященные учению Маркса и благодетельным последствиям стерилизации. Однако число партийцев все сокращалось и сокращалось, и в итоге из всей их группы остался только он один; впрочем, его это не смущало. Он служил достойному делу. И не был таким крикливым, как члены других Коммунистических партий, – он просто стоял на обочине дороги, показывая рабочим брошюры и повторяя призыв, который лишь очень немногие из них принимали близко к сердцу:

– Разве вы не хотите узнать, как изменить вашу жизнь к лучшему, братья?

Литературный труд его, полагал Мурали, также может стать вкладом в общее дело, хоть ему и хватало честности признавать, что

думать так его, быть может, заставляет тщеславие. Слово «талант» прочно укоренилось в сознании Мурали, питало его надежды, однако едва он начал обдумывать способы, которые позволили бы ему усовершенствовать свой стиль, как оказался в тюрьме.

В один прекрасный день за товарищем Тхиммой пришли полицейские. В то время в стране действовало чрезвычайное положение.

– Вы совершенно правы, – сказал им товарищ Тхимма, – меня действительно следует арестовать, потому что я свободно и открыто поддерживаю любые попытки свержения буржуазного правительства Индии.

А Мурали спросил у полицейских:

– Почему же вы и меня не арестовываете?

Дни, проведенные им в тюрьме, были для него счастливыми днями. В утренние часы Мурали стирал одежду Тхиммы и развешивал ее для просушки. Он надеялся, что тюремное заключение позволит ему все обдумать, найти правильную литературную форму, однако времени для творчества у него не оставалось. По вечерам он писал под диктовку Тхиммы, трактовавшего великие вопросы марксизма. Ересь Бернштейна. Проблема Троцкого. Оправдание Кронштадта.

Слово в слово записав соображения Тхиммы, Мурали накрывал его одеялом – накрывал с лицом, оставляя ступни открытыми для проветривания.

По утрам он брил Тхимму, а тот метал в зеркальце громы и молнии, обличая Хрущева, осквернившего наследие товарища Сталина.

Да, то было счастливейшее время его жизни. А потом он вышел из тюрьмы.

Мурали вздохнул и поднялся с раскладушки. Он прохаживался по своему темному дому, вглядываясь в нагромождения книг, в рассыпавшиеся от ветхости издания Горького и Тургенева, снова и снова спрашивая себя: «Что я могу предъявить в объяснение моей жизни? Только этот ни на что не годный дом…»

И перед ним снова вставало лицо девушки, наполняя все его тело надеждой и радостью.

Он поднял с пола пачку рукописей и еще раз перечитал свои старые рассказы. А затем начал править их красной ручкой, изменяя характеристики персонажей, обостряя их побудительные мотивы, их порывы.

Мысль эта пришла в голову Мурали в одно из утр, по дороге к Деревне Соляного Рынка. «Они избегают меня. И мать, и дочь».

Но затем он подумал: «Нет, не Сулочана. Холодностью ко мне прониклась только старуха».

Вот уже два месяца он под разного рода надуманными предлогами приезжал автобусом в Деревню Соляного Рынка – только затем, чтобы снова увидеть лицо Сулочаны, снова коснуться ее пальцев, когда она подаст ему чашку обжигающе горячего чая.

Он старался навести старуху на мысль о том, что им следует пожениться, – делал намек за намеком, надеясь, что они должны внедрить эту идею в ее сознание. Во всяком случае, он на это рассчитывал. А уж после этого он, из одной лишь социальной ответственности, согласился бы, несмотря на его преклонные годы, взять девушку в жены.

Однако до старухи так ничего и не дошло.

– Ваша дочь – превосходная хозяйка, – как-то сказал он ей, полагая, что это намек вполне достаточный.

Но когда он приехал на следующий день, дверь дома ему открыла незнакомая юная девушка. Вдова поднялась в своей жизни ступенькой выше – наняла служанку.

– Мадам дома? – спросил он.

Служанка кивнула.

– Вы не могли бы позвать ее?

Прошла минута. Ему казалось, что из-за двери доносятся чьи-то голоса, однако служанка, выйдя, сказала: