От убийства до убийства
Шрифт:
Предпринять честную попытку – мало. Для Маркса и Ганди этого было достаточно – просто попробовать. Но не для реального мира, в котором он неожиданно очутился.
Проведя час в размышлениях, он написал еще одно письмо. И на этот раз дал уличному мальчишке три рупии, чтобы тот передал письмо девушке, из рук в руки.
– Она знает, что вы приходите сюда, чтобы посмотреть на нее, – сказал ему зеленщик, когда он опять появился на базаре. – Вы ее отпугнули.
«Она избегает меня». Сердце его болезненно сжалось. Теперь он гораздо лучше понимал, о чем поют в кинофильмах. Именно об этом – об унижении,
И еще он думал о том, что все базарные торговцы смеются над ним.
Каких-то десять лет назад, когда ему было всего лишь за сорок, никто не счел бы неподобающими его попытки сблизиться с такой девушкой. А теперь он – грязный старик; он стал посмешищем – из тех, что встречались в нескольких его рассказах. Похотливым старым брамином, преследующим невинную девушку низшей касты.
Однако те его персонажи были всего лишь карикатурными злодеями, порождениями классового общества; теперьон мог бы обрисовать их куда точнее. Ночью, уже лежа в постели, он записал на клочке бумаги:
«Кое-кто полагает, будто похотливый старый брамин может существовать на самом деле».
«Теперь я знаю достаточно, – думал Мурали, глядя на написанные им слова, – и могу стать настоящим писателем».
На следующее утро в жизнь его снова вернулись разумность и порядок. Нужно было причесаться, проделать перед зеркалом несколько дыхательных упражнений, неторопливо и степенно выйти из дома, прибраться в штаб-квартире Партии, заварить для товарища Тхиммы чай.
И тем не менее после полудня он опять поехал автобусом в Деревню Соляного Рынка.
Он дождался, когда девушка придет на базар, и пошел за ней, осматривая картофелины и баклажаны и украдкой поглядывая на нее. Все это время он ощущал, как потешаются над ним торговцы: грязный старик, грязный старик. И с сожалением вспоминал о традиционной прерогативе, которую предоставляла мужчине Индия, – старая, плохая Индия – о праве жениться на женщине, бывшей намного моложе его.
Утром следующего дня он стоял в кладовке штаб-квартиры, кипятил чай для Тхиммы, и все вокруг казалось ему тусклым, темным, невыносимым: старые кастрюли и сковородки, немытые ложки, грязная старая бадейка, из которой он черпал сахар для чая, – уголья жизни, которые никогда не вспыхивали, никогда не одевались пламенем.
«Тебя одурачили, – говорило ему все в этой комнатенке. – Ты зря растратил свою жизнь».
Он думал обо всех дарованных ему преимуществах: о полученном им образовании, об остром уме, о литературном даре. О «таланте», как назвал его редактор из Майсура.
И все это, думал Мурали, неся в Приемную чай, было потрачено на служение товарищу Тхимме.
Да и сам товарищ Тхимма растратил свою жизнь зря. После ранней смерти жены он так больше и не женился, посвятив себя достижению единственной цели – попыткам поднять пролетариат Киттура на борьбу. В конечном счете дело было вовсе не в Марксе; винить во всем следовало Ганди и Неру. В этом Мурали не сомневался. Гандизм обманул целое поколение молодых людей, и они потратили свою жизнь на пустую суету, на организацию бесплатных глазных лечебниц для бедных, на снабжение книгами сельских библиотек – и это вместо того, чтобы обольщать молодых вдов да незамужних женщин. Старик в набедренной повязке попросту свел их с ума. Ты должен, подобно ему,
В этот вечер он заставил себя в деревню не ехать. Остался в городе и еще раз навел порядок в штаб-квартире Партии.
Нет, думал он, второй раз забираясь под раковину, все было не зря! Идеализм молодых людей, подобных ему, изменил и Киттур, и деревни вокруг него. Бедность сельского населения уменьшилась вдвое, оспу удалось истребить, здравоохранение улучшилось раз в сто, возросла грамотность. Если Сулочана умеет читать, так именно благодаря таким добровольцам, как он, благодаря тем самым программам создания бесплатных библиотек…
И тут он замер в темноте под мойкой. Некий внутренний голос проворчал: «Ладно, читать она умеет, – и много тебе от этого пользы, а, идиот?»
Он поспешил вернуться к свету, в Приемную.
Плакат неожиданно ожил. Облики пролетариев, карабкавшихся в небеса, чтобы низвергнуть богов, начали расплываться, меняться. Мурали увидел их такими, какими они были на самом деле, и в нем взбунтовалась целая армия младших чинов – спермы, крови и плоти. Долгое время сносивший угнетение телесный пролетариат восстал и обрел ясный голос, произнесший:
Мы хотим!
Коммунистам пришел конец. Именно так и сказал европейский гость, именно об этом писали во всех газетах. Американцы непонятно как, но победили. Товарищ Тхимма будет и впредь говорить, говорить. Но скоро и говорить станет не о чем, потому что Маркс онемел. Диалектика рассыпалась в прах. Как и Ганди, и Неру. Молодые люди разъезжают по улицам Киттура в новеньких автомобилях «Сузуки», из которых несется рев западной музыки; они облизывают красными языками конусы клубничного мороженого и носят сверкающие металлические часы.
Мурали схватил брошюру и запустил ею в плакат Советов, перепугав прятавшегося под ним геккона.
Вы полагаете, что в жизни Индии не осталось места для классовых привилегий? Полагаете, что выпускника Мадрасского университета – брамина – можно так просто отодвинуть в сторону?
Раскачивавшийся в автобусе Мурали сжимал в руке письмо от правительства штата Карнатака, извещавшее, что на имя вдовы крестьянина Арасу Дэва Гоуда отправлен очередной платеж. Восемь тысяч рупий.
Расспросив нескольких прохожих, он отыскал дом ростовщика. Дом был виден издали – самый большой в деревне, с розовым фасадом и подпиравшими портик колоннами, – дом, построенный на три ежемесячных процента, сложных процента.
Ростовщик – жирный смуглый мужчина – как раз продавал зерно группе крестьян; стоявший рядом с ним жирный смуглый юноша, сын, надо полагать, записывал что-то в бухгалтерскую книгу. Мурали остановился, чтобы полюбоваться этой картиной – работой индийского гения эксплуатации. Продайте крестьянину зерно. Это позволит вам избавиться от лежалых запасов. Ссудите ему деньги на эту покупку. Заставьте его платить три процента в месяц. Тридцать шесть процентов в год. Да нет, больше, гораздо больше! Проценты-то сложные! Какая дьявольская, какая блестящая схема! И подумать только, усмехнулся Мурали, а он-то полагал, что это коммунисты – люди большого ума.